<<   Степанов А.В.  К вопросу об авторитете «знающих» в современной деревне (по материалам Русского   
Севера) [1]

Тематике знахарства у русских посвящен значительный корпус работ. Но в большинстве из них рассматриваются почти исключительно его магико-мифологические аспекты. Лишь в последние десятилетия исследователи начинают специально заниматься социальными функциями знахарских практик [2]. В данной работе, анализируя конкретные формы социального – или, точнее, магико-социального – взаимодействия, актуализирующие различные акценты в схеме «социум – «знающие», мы хотим очертить основные позиции, формирующие авторитет «знающего» в деревенском сообществе. Характеристики авторитета в любом обществе зависят от принципов организации самого этого общества. Мы говорим об обществе, которое принято называть «традиционным», то есть таком (если определять его в самом общем виде), структура и система ценностей которого базируется на стереотипизации, сохранении и передаче от поколения к поколению установок, вырабатываемых в результате межличностного взаимодействия. Авторитет, который стяжается субъектом в подобном сообществе, носит неформальный характер, в том смысле, что он не делегируется никакой официальной структурой, но обладатель этого авторитета, в силу указанных принципов организации данного общества, неизбежно помещается в уже имеющуюся нишу, существование которой «традиционно». Используя терминологию Макса Вебера, можно сказать, что перед нами авторитет «традиционного» типа [3].

Во избежание возможных терминологических неясностей необходимо пояснить, что подразумевается здесь под категорией «знающих». Объектом исследования выбраны те, кто реально занимается магическими практиками, вне зависимости от их позитивной или негативной направленности; мы сознательно не касаемся чрезвычайно неоднозначной темы колдовства, в которой сфера практик находится в весьма специфическом соотношении со сферой мифологических верований [4].

Идеальные свойства авторитета зависят от модальности  мировосприятия его референтной среды. Собственно говоря, авторитет в любых его проявлениях – это и есть «знающий» [5]. И это удивительно точное слово. «Знающий»  – это тот, к кому обращаются за помощью или на кого ориентируются в определенных обстоятельствах, и его авторитет обуславливается его способностью помочь и служить ориентиром. Вопрос о роли «знающих» в сообществе является, таким образом, и вопросом о характере «знания» в данном обществе. Соответственно, важно определить, что считается знанием в этом обществе, какие факторы делают оное знание «правомочным», в каких ситуациях актуализируется потребность в нем, каковы признаки его носителей и т.д.

Значимость магических специалистов, их авторитет в обществе, как показано уже М. Моссом [6], вытекает из социальной потребности в магии, которую оные специалисты и реализуют. Данная потребность базируется на двух взаимосвязных «онтологических» установках, формирующих «картину мира» исследуемого общества: представления об обусловленности всех явлений бытия сверхъестественными влияниями  и веры в возможность воздействовать на реальность – как физическую, так и метафизическую – при помощи различных символических действий (магико-мифологическая модальность мировосприятия). Поскольку эти мотивации пронизывают все сферы жизнедеятельности и, в частности, область социального взаимодействия, уместно говорить о «знающих» и как о регуляторах социальных связей.

Между тем, как показывают материалы, специалисты, реализующие магические потребности коллектива, обладают далеко не равной степенью влияния на общественные связи. Осуществление «знающим» магических процедур и контактов формирует только функционально-ролевую составляющую его авторитета, т.е. его наиболее статичную, закрепленную самой традицией, часть. Эта составляющая может быть единственной: в ряде случаев имеет место лишь  исключительно магическая спецификация «знающих». Но в иных случаях мы можем говорить о «знающих» как о подлинных социальных интеграторах, что свидетельствует о существовании и других необходимых слагаемых авторитета.

Указанная потребность в магии и практикующих ее специалистах возникает в определенных условиях, характеризующих интенсивность общественных связей. С.Б. Адоньева предлагает рассматривать взаимодействия акторов в социально-магическом пространстве в рамках трех типовых ситуаций: ситуаций сдвига, конфликта и нормы [7]. Если рассматривать роль «знающих» в границах данной схемы, то в ситуации сдвига в их ведении оказывается обрядность жизненного цикла, а также иные переходные обряды (например, животноводческая магия, переход в новый дом и др.); в конфликтной ситуации «знающие» либо инспирируют либо разрешают антагонизмы в социальной и магической сферах (отворот/приворот, поиск потерявшегося скота, лечебная магия, окказиональные обряды и т.п.). Важность «знающих» в этих двух ситуациях очевидна: фактически именно эти ситуации определяют роль магических специалистов в обществе и иллюстрируют, каким образом «знающие» реализуют общественную потребность в магии. Но немаловажное значение имеет и ситуация нормы. Ее оформляют этикетные взаимоотношения как внутри социума, так и между человеческим и сверхъестественным мирами. Совершенно очевидно, что особый этикет должен быть выработан социумом и в отношении магических специалистов: с одной стороны, в силу потенциальной потребности в них, с другой, в силу того, что, имея постоянный контакт с метафизическим миром, они отчасти наделяются его свойствами и потому представляются опасными.

«Знающие» являются преимущественными, но не единственными контактерами с агентами Иного мира (демоническими существами, «родителями», христианскими силами). В условиях слабой дифференциации ролей в крестьянском обществе нет оснований говорить о сущностном различии «знания». Можно сказать, что знахарское знание – это часть «общего запаса знания» [8], специфически выделенная, но потенциально доступная для каждого. Имеющее место представление об особой специализации знахарского знания есть во многом результат мифологизации образа «знающего» [9]. Поскольку взаимодействие с окружающим миром в принципе не возможно вне магии, в магические контакты вступают все, кто вообще может «полноправно» действовать. Так, например, дети могут быть только объектами магической деятельности (либо, в редких случаях, заказчиками, но по наущению взрослых), молодежь может быть уже самостоятельным заказчиком (привороты/отвороты), взрослые (хозяева) – и заказчиками и исполнителями. Способность к магическим контактам и действиям и право на них определяются такими факторами как опыт и социальный статус. «Акторами магической практики являются люди, наделенные определенным социальным капиталом…» [10].

Как показывают экспедиционные материалы, «знать» или «много знать» – это не только быть сведущим собственно в магии, но это также и много помнить (что чрезвычайно значимо для «традиционного» мышления с его приматом памяти над обобщением), это также и быть осведомленным в «чисто» житейских (обыденных) делах – слыть авторитетом, знать «как» [ФА ПЦ, Сямженское собрание]. Словарные данные дают схожий ряд значений корня «знать» и производных от него (причем, единый для всего русского ареала): знать – это, с одной стороны, иметь представление, быть сведущим в делах, уметь делать, с другой, уметь колдовать, ворожить [11]. Эти два плана взаимосвязаны – обыденное  знание с необходимостью предполагает знание магическое: поскольку любая деятельность, по большому счету, обусловлена влиянием сверхъестественного мира, то субъект, взявший на себя какую-либо ответственность и проявивший инициативу, мыслится получившим на это санкцию через соответствующие магические коневенции. Показательно, поэтому, что «житейским» осведомленности и умению зачастую приписываются «магические» черты. Например:

<Ваша сестра?>

Да, моя родная.

<Знает?>

Знает это. Все слава-то шла, что вот: к Татьяне надо идти, к Татьяне надо идти. «Так я – говорит – что знаю?». «Ну, – говорю – ты, богомолка, расскажи чего знаешь?». Говорит: «Ничего не знаю. Если попала заноза, например, заноза, и сегодня не вынял занозы-то, ну, может и вынял, а начинается белое – идет белое по этому месту, и не обработать, так в общем нарывать будет – потому что тут попало, своей мочой токо помочи это место, и всё присыхает, вот и всё – вот весь курс лечения. Потом – говорит – вот уколы делали скоту, а не каждая ведь скотина дает укол сделать: придут ветеринары в белом халате, да такие испуганные, а другие еще захватят за морду да и дёржат, чтоб она не вздохнула, коровка-то. Ни в коем случае нельзя этого делать. Надо – говорит – чего делать: держать левую ногу – поднимать немножко левую ногу у коровы – хозяйке, хозяйке поднимать левую ногу – на дыбы не встанет корова и не пошевелится. Вот и вся басня. Ну, кусок хлеба, конечно, соленый – хозяйка сама дак. <…> Вот – говорит – я чё знаю, вот это от жизни. А больше так ничего не знаю ни на добра, ни на худо». А слава-то то и пронеслась дак. И ходят.  «Так я говорю: вот как надо делать-то по всему, тут никакого знахарства не надо – из жизни  [ФА ПЦ СямDTxt1-60].

Обладать знанием это значит обладать статусом. Но статус, как известно, не достигается сам собой: для его обретения необходимы в той или иной степени ритуализированные посвятительные акты [12]. Таким образом, между «знанием» и «незнанием» пролегает четкая граница, которая преодолевается не путем постепенного постижения, а через специальную процедуру  – «передачу», осуществляющую переключение с одного статуса на другой и являющуюся основным способом трансляции «знания». При этом фактор обусловленности «знания» актом приема/передачи, а также статусными соотношениями носит настолько знаковый характер, что вне их никакие   навыки не мыслятся существующими (т.е. именно они сообщают  любым знаниям «реальность») [13]. Так, например, часто можно услышать следующую информацию: информантка сообщает, что в молодости, когда в доме верховодила свекровь, она сама ничего не знала, т.е. не умела делать по хозяйству, поскольку свекровь ей еще «не передала» [ПМА 2007]. Безусловно, речь не может идти о том, чтобы деревенская женщина, которую с детства приучают к труду, ничего не умела делать по дому, но по ее собственным представлениям, «знание» приходит только с «передачей большины», с введением во статус большухи [14]. Так и  большинство известных нам «знающих», приняли «знание» от матерей (при этом прием/передача непременно по родственной либо свойственной линии не является обязательной – потенциально принять может каждый), которые так же славились своим мастерством; таким образом, фактор преемственности имеет большое значение для их репутации. Вероятно, именно с этим связано представление, что не передавший «знание» магический специалист умирает тяжелой смертью – обществу необходимо, чтобы знание было передано [15]. Именно преемственность является первостепенным фактором для легитимности «знающих» в их роли, поскольку именно через передачу как инициальный акт (необязательно ритуально обставленный) происходит введение в необходимый статус [16] и поскольку как раз передача знания «новому поколению» делает его (это знание) «объективно» существующим [17].

Наряду с «традиционной» преемственностью «знания», могут существовать и другие способы его обретения.  В определенной степени «знание» (как показывает уже один из приведенных выше примеров) – это и способность к личной инициативе, способность презентировать себя как того, кто  знает [18]. Так, например, одна из наших информанток самостоятельно по книге научилась гадать на картах; сначала гадала себе, потом соседке-подружке, но вскоре и все односельчанки, почувствовав ее «харизму», потянулись к ней. Теперь в этой сфере она конкурирует даже с сильными «знающими» (Вологодская обл., Верховажский р-н) [ФА ПЦ Верх20-13, 20-22]. То есть войти в «знание» можно и не через передачу, а личным креативным актом, т.е. в какой-то степени даже форсируя традиционную модель.

И тем не менее самостоятельное вхождение в статус возможно ровно постольку, поскольку оно приемлемо для общества, т.е. поскольку оно вписывается в имеющуюся социальную нишу, и ниша с необходимостью будет заполнена, пока у социума есть потребность в этом. Есть причины предполагать, что всякий раз когда имеет место подобный креатив, общество запускает механизм включения его в уже готовые образцы [19]. В сущности, эти два подхода – «традиционная» передача/прием «знания» и индивидуальное овладение им – являются не альтернативными стратегиями, а двумя сторонами формирования фигуры «знающего»: легитимацией деятельности «знающего» со стороны коллектива и его личной поведенческой линией. К сожалению, нам осталось неизвестно, каким образом сработал механизм легитимации в случае с выше указанной гадалкой (подобные ситуации, по всей видимости, распространены достаточно широко), но, по крайней мере, информанты отзываются о ней как о признанном авторитете, а, следовательно, воспринимают ее как «типового» деятеля, совершающего «типовое» же действие, и исходя из этого, вероятно, и сама гадалка считает свою деятельность легитимной [20].

Другой пример более показателен. Во время экспедиции 2008 года в Мезенском р-не Архангелькой обл. мы познакомились с одной из «знающих» – Анной С. (1936 г.р.). Ее покойная тетка считалась сильной знахаркой. Между тем, насколько позволяют судить данные, передачи «знания» от нее к Анне не было. Несмотря на это, Анна старается активно практиковать, позиционируя себя в деревне как «знающую» и стремясь восполнить дефицит навыков при помощи различных источников (газет, участников фольклорной экспедиции и т.п.). Характерно, что она притязает на авторитетность, прежде всего в области похоронно-поминальной обрядности, т.е. в одной из наиболее социально значимых сфер. Односельчане же выставляют факт того, что умершая тетка Анны была «знающей», в качестве легитимации ее деятельности, т.е. находят тот признак, по которому можно было бы включить ее в знакомую модель. Заметим, что практика знахарства в деревне к началу деятельности Анны была прервана: все местные специалисты умерли, не передав «знания». Таким образом, личная инициатива может являться способом восстановления  института в случае прерывания «преемственности».

Сами  «знающие-самозванцы» могут прибегать к различным стратегиям, чтобы сообщить легитимность своей деятельности. Происходит поиск отсутствующего права: поскольку нет возможности опереться на прецеденты прошлого, надо найти «доказательства». Например, роль передающего знание субъекта может быть приписана сверхъестественному существу, как высшему авторитету (пример см. ниже).  Этому могут сопутствовать различные добавляющие «веса» декларации: своей силы по сравнению с другими специалистами, действенности своего мастерства, своей востребованности и широкоизвестности, безотказности и бескорыстности и пр.:

Открылось это мне, конечно, я, это мне, конечно, божественный дар, мне Бог наградил этим. Раскрыли его у меня ленинградские экстрасенсы. Я их победила. Они ниче не могли сделать. Они сюда приехали. И вот на сцену вышли обдурачивать людей. И вот – я их раскрыла. В общем, они хотели вылечить нас всех. Зараз. Я раскрыла, что это – туфта [ФА СПбГУ Бел20а-169];

Ну, приезжали, и я лечила. Грыжа поясничная была, да, у мужчины, у взрослого, удаляла в позвоночнике грыжу. А хирурги ведь не вылечат, потому что если хирург операцию сделает, видишь, получается надвое, другие сразу в коляску садятся инвалидную, другие походят годик, два, пока не вышло. А потом у них опять снова. Это положено Богом – бабушке заговаривать [ФА СПбГУ Бел20а-175]; Ко мне даже и врачи едут. Врачам я помогаю, да, приезжают, в позвоночниках грыжа, едут ко мне. Я убираю грыжу. Ну, они, видишь, едут со всем болезням [ФА СПбГУ Бел20а-181];

Все, не то, что я, или там кто, все жили очень хорошо. Мне нравится ранняя жизнь, а сейчас не нравится. Ну, конечно, я живу во всем достатке, я живу. Хоть и пенсию маленькую получаю, но я живу хорошо, потому что я много помогаю людям. Ко мне очень много людей ездит. Лечу. Я такой человек, лечу, ко много-много ездит – из Германии, вишь, какой часы привезли в подарок. Да, ото всюда ко мне ездят – с  Акрополя  ездят, и с Москвы едут, откуда только не едут, я всех лечу [ФА СПбГУ Бел20а-168]; 

А так че: я никого не обманываю, никого не этот, не граблю, меня, все удивляются ищо, что почему вы, Л… Н…, так сами себя, нам такую силу отдаете, а никогда цены не берете. Я сказала: «Этого делать нельзя». А зачем это делать? [ФА СПбГУ Бел20а-174]; Я людям помогу. Но я ни перед кем цену не устанавливаю, я ни с кого ниче – не деру, это мне не нужно. Кто че даст – за то спасибо [ФА СПбГУ Бел20а-169].

Все эти цитаты взяты из интервью с одним информантом. Безусловно, невозможно с полной уверенностью сказать, что данные декларации, произведенные информантом для стороннего наблюдателя – исследователя, производятся им и в его референтной группе, тем не менее они отражают его целевые установки уже ipso facto. Кроме того, ряд данных свидетельствует в пользу релевантности текстов этого рода: в некоторых интервью односельчане фактически дословно воспроизводят подобные тексты «знающих».

Таким образом,  налицо стремление создать у окружающих в желаемом направлении образ своего «Я», наиболее соответствующий их идеалам. В сообществе, в котором фактически каждый находится под надзором каждого, подобная самопрезентация (как конструирование желаемой социальной идентичности) может быть чуть ли не единственным способом добиться своего [21]. При этом, безусловно, необходимо делать поправку на то, что данная презентация производится для человека со стороны (исследователя), т.е., возможно, носит компенсаторный характер – возмещает факт неполного принятия собственной группой.

Действительно, подобные «знающие-самозванцы» могут и не признаваться социумом или его  частью, при этом в ряде случаев им могут противопоставляться «знающие», обучившиеся мастерству «традиционно» – через передачу, поскольку в идеале только она является маркером легитимности, тем эталоном, с которым неизбежно будут сопоставляться прочие способы:

Старушка, она помоложе меня, это, конечно, помоложе меня, одна живет. Много к ней ездят. Говорят, что по книжке, дак она сама мне говорила, что я ведь все по книжке. Раньше-то старушки без всяких книжок, они вот сами вот, ну вот от бабушок вот передавалось все вот так, по наследству передавалоси, а теперь... [22] [ФА СПбГУ Бел20а-198];

Вот, говорят, да картошкой занималась, да всяким разным делами – ничего. А съездила куда-то в город, она, не знаю <…> Вот шептала она тут за это – научилась. А эти, местные-то наши, дак они уж от матери научились, дак они-то понимают [ФА ПЦ СямDTxt1-54].

Итак, фактор преемственности обеспечивает легитимность статуса «знающих» и саму реальность их «знания». Данный фактор (определяющий реальность вообще любого знания, а не только специфически знахарского) является необходимым для правомочности деятельности «знающего», но еще не достаточным для формирования его авторитета. Как уже было замечено, значение «знающих» в обществе определяется тем, что они реализуют социальный заказ на магию. Поэтому есть основания предположить, что авторитет «знающему» стяжает во многом  обширность его знаний.

«Знающие», как показывают материалы, есть почти в каждой деревне, а иногда встречаются ситуации, когда «поколдовывают» буквально через дом. Эти «знающие» чаще всего обладают «знаниями» в одной-двух областях (например, по уходу за скотом или/и лечению детей). В этих случаях контакты со «знающим» выглядят обменом услугами  по-соседски, и в большой степени это действительно так. Так, например, соседки обмениваются имеющимися у них заговорами. В силу этой усредненности  здесь сложно выделить какой-то особый этикет, нельзя также сказать, чтобы жители как-то выделяли своих «знающих» по сравнению с чужими. Иногда сами информанты не считают подобных специалистов «знающими»: «выкупать ребенка – это не хитрo» [ПМА 2007]. Данный уровень наиболее явно демонстрирует недифференцированность обыденного и  «знахарского» знания.

Жители стараются по возможности пользоваться услугами «знающих», живущих в своей деревне или локальном кусте, если же профиль их деятельности не отвечает потребности заказчика, обращаются к другим. В сложных ситуациях стараются найти сильного «знахаря». Если такового нет в своем сельсовете, ищут далее, причем прослеживается некоторая аберрация: чем дальше живет «знающий», тем он может считаться сильней. Образ «знающего» и само путешествие к нему может окрашиваться в сказочные тона: появляется 7 привалов по дороге, лес, в котором «знающая» встречает клиента, видение дома «знающей» во сне [ФА СПбГУ Сям20а-15]; в свою очередь «знающая» предвидит, что клиент должен придти к ней, читает его мысли и т.п. [ФА СПбГУ Сям20а-17]. Могут появляться еще более гротескные черты: к дому «знающей» проложена асфальтовая дорога, он обнесен забором, вокруг которого установлено видеонаблюдение и бегают сторожевые собаки [ФА СПбГУ Сям20а-78].

Сильные «знающие» обладают универсальным набором навыков. К таким специалистам обращаются, часто забыв про «знающих» в собственной деревне. И этикет взаимоотношений здесь выступает контрастно. Например, когда одна такая «знающая» переехала из одной деревни в другую к дочери,  ей пришлось продать корову; хозяйки из этой деревни сразу начали носить ей бесплатно молоко (заметим: в ситуации, когда в деревне осталось 2-3 коровы, владельцы скота продают молоко соседям).

С одной из таких «знающих» по имени Марфа (1922 г.р.) мы познакомились в 2005 г. в Вологодской обл. «Знание» она получила от матери, но считается более сильной знахаркой, чем та. Она являет нам пример фактически универсального магического специалиста, поскольку обладает полным набором магических знаний: для лечения детей и взрослых, ухода за скотом, приворотных средств, похоронно-поминальной обрядности, поиска «потеряшек» и т.д. Львиная доля  заговоров, используемых хозяйками на разные случаи жизни, имеют своим источником Марфу, от нее же хозяйки получают и «указы» по исполнению обрядов.

Вот ведь скот когда ходит, бывает, его, как говорят, его закрывает или встает не на тот след, не могут найти его трое суток, он там в лесу все крутится, вот к ней идут, она чё-то сделает, человек идет туда и он все находит, и выходит этот теленок... Так же и человека закрывает, тоже к ней идут, не на тот след ступает, видимо, с матюгам пошлют его, или сам выйдет с каким-то сердцем, и все – такие бывают случаи. И теперь бывают. <…> И во время пожара обходили, когда пожар...

<Тот дом, который горит, обходили?>

Да, обязательно. И там как-то оно – ветер стихает или даже поворачивается другой стороной ветер.

<То есть вместо того, чтобы тушить, обходили дом?>

Так ведь кто тушил, а специальная старушка обходила <…> которая знает все... как вот Марфа. Она знает [ФА СПбГУ Сям20а-12];

<А доброхотушку [23] вы приглашали из того дома?>

Так это тоже обряд делала она, конечно!

<Она приглашала? Марфа?>

Конечно!

<То есть она приглашала из того дома в этот?>

Да, тут тоже обряд какой-то свой, я не знаю... Вы у нее спросите... Была, была... По всем она ходит, раньше ходила... Скот приводят первый раз, корову на другую меняют – тоже надо» [ФА СПбГУ Сям20а-14];

<А если новую корову покупают?>

А новую покупают, так уже туто-ка... вот ходят к бабушке, вот к Марфе, все больше к Марфе, ходят, чтобы в дом она, жила да все было нормально... <…> Ведь вот, кто умрет, так все ее зовут – Марфу. Вот недавно умерла Нина-то Я…на, тожо звали… [ФА СПбГУ Сям20-64].

В связи фактором обширности «знания» («количества» магических навыков) как необходимого условия общественного признания может встать и вопрос о его эффективности как того же условия, т.е. о его качестве. Но, как нам представляется, исходя из ментальной специфики исследуемого здесь общества, данный признак в основном покрывается первыми двумя. То есть качество «знания» достигается самим фактом его правомочного обладания. То, что получено по правилам, сделано по правилам, использовано по правилам не может быть не эффективным – «кривизна» возникает вследствие нарушения определенных условий. В проблеме, с которой клиент приходит к «знающему», никогда не оказываются важны естественные физические или внутренние психологические причины, она возникает потому, что сам клиент нарушил некий этикет, либо есть некто, кто «наделал»; и сам «знающий» воспринимается как некто, кто должен разрешить проблему внешним образом [24]. Как показывают наши наблюдения, и самого знающего в рассказе клиента интересуют лишь фактические типовые детали, которые сформируют сценарий его последующего действия – помогут выдать «рецепт». Речь никогда (или почти никогда) не идет о проникновении в психологическую реальность «пациента». «Терапевтический эффект» достигается не путем решения внутренних проблем, поскольку и «недуг» корениться не в них, а в разыгрывании внешних сценариев. И это соответствует общей модальности изучаемой культуры: реальность меняется при помощи «механических» внешних манипуляций, а не внутренней трансформации. Действительно, оценочные высказывания (как положительные, так и отрицательные) в отношении навыков «знающих» нередки, но они обусловлены либо выше приведенными причинами, либо личным эмоциональным влиянием «знающего» (о чем будет сказано ниже).

Но и широту «знания», как и его преемственность, нельзя считать достаточным условием для определения авторитета «знающего» в обществе. Материалы показывают, что при в общем-то сопоставимых арсеналах навыков,  «вес» магических специалистов в обществе может быть различным. Широта «знания» вполне обеспечивает ролевую часть авторитета, т.е. ту, что предписывается статусом «знающего».Но, как уже было замечено, этим авторитет может не исчерпываться. Для того, чтобы коллектив видел в конкретном субъекте ориентир в пространстве социального взаимодействия, тот должен помимо обусловленных статусом характеристик  обладать и высокой степенью личностно-эмоционального влияния на коллектив. «Степень социального влияния конкретного лица резко возрастает, если происходит интеграция ролевого и личностного авторитета» [25].

Так, в случае Марфы мы можем говорить об исключительно высоком авторитете «знающего» среди местного населения. Создается впечатление, что имеет место постоянная оглядка на нее в словах и действиях. Эта оглядка проявляется и во время интервью: при разговоре на многие темы информанты зачастую старались переадресовать нас к Марфе: «Вы у бабушки Марфы спросите – она лучше моего знает». Здесь перед нами желание снять с себя ответственность за сказанное, переложить ее на авторитетного человека. Виднo опасение сказать что-то не то, в то время как Марфа, конечно, знает, что можно и нужно сказать, какой «сор» можно вынести «из избы». При этом сама Марфа в процессе интервью не только никоим образом не декларировала свои способности или значимость для коллектива (т.е. не занималась саморекламой), но и всячески старалась нивелировать их значение, часто доходя до полного отрицания своего «знания».

Личное обаяние Марфы играет огромную роль. Основными качествами, которыми ее наделяют жители, являются безотказность, открытость, простота. Безусловно, нельзя отрицать и влияние магического этикета – т.е., в данном случае, осторожности в отношение «знающего» – на  формирование подобного рода оценок. Бесспорно и то, что сам статус авторитета во многом навязывает их (в целом, можно говорить о действии револьверного эффекта). Крайний пиетет сквозит в самих разговорах о ней, в самих интонациях речи (причем даже среди местных алкоголиков – контингента, от которого меньше всего бы можно было ожидать соблюдения какого-либо этикета). Называют ее не иначе как «бабушка». Пиетет этот проявлялся порой и в одергивании информантами собирателя, по их мнению, отозвавшегося о Марфе не корректно:

[разговор о потерявшемся в лесу человеке – А.С.]

А.Б.: ...А как там, Н… К…-то не нашли?

<Вроде не нашли еще... Бабка Марфа вроде сказала, что жив...>

Ю.: Вот как-то... ты меня извини, с этой бабушкой надо разговаривать культурно... [ФА СПбГУ Сям20а-11].

Приведем один из ярких примеров, который одновременно иллюстрирует и влияние «знающей» на общество и проявление этикета в отношении ее. В один из заездов нам посчастливилось попасть на День пожилого человека, отмечаемый 1 октября. В этот день всех пенсионеров сельсовета свозят на автобусе в клуб, где для них организуется застолье. Назначенный час настал, пенсионеры съехались, собралась и администрация. Но праздник по непонятной причине не начинался. Оказалось, причина в том, что бабушка Марфа еще не пришла. Празднование началось с ее приходом, а после того, как она ушла, стало плавно завершаться. Праздник пожилого человека является одной из тех новых реалий, которая встраивается в традиционную структуру взаимоотношений. Здесь жители обсуждают свои насущные проблемы (ведь многие из них еще являются полноценными хозяевами). Словом, этот праздник играет существенную роль для поддержания социальных связей. Поэтому ориентацию на «знающую» в этом случае можно расценивать как необходимость санкции с ее стороны на данное действо.

Как регулятор отношений выступает она и во многих других случаях. Например, разрешает семейные конфликты – естественно, магическим способом, поскольку сами эти конфликты почти всегда истолковываются иррационально: кто-то «наделал», навел порчу и т.п. Наверное, добрая половина семейных пар, считает себя сведенными Марфой или другим знахарками.

Случаи, когда мастерство Марфы не помогает, по словам местных жителей чрезвычайно редки, но если это случается, при встрече стараются уверить ее, что помогло. За свои услуги она берет символическую плату, в ряде интервью подчеркивается и бескорыстность ее деятельности. В чрезвычайных ситуациях стараются обратиться ко всем известным знахарям и, порой, ездят в другие регионы, но в конечном итоге наиболее эффективными оказываются услуги Марфы. Так например,  за несколько дней до приезда нашей экспедиции в лесу потерялся человек и был найден перед нашим отъездом (к сожалению, уже мертвым). Таким образом, экспедиция прошла на фоне поисков. Было задействовано  несколько магических специалистов, но по общему мнению правильное место нахождения потерявшегося указала именно Марфа.

В целом оглядка на Марфу как на некий «залог благоденствия», и, шире, ориентация общества на необходимость «знания» проглядывает достаточно отчетливо. Так, неохваченность некоторых отраслей быта магией вызывает явное опасение. Например, в силу преклонного возраста Марфа уже не может обходить стадо перед первым выгоном, этим объясняют тот факт, что скотина нормально «не ходит». Слова информантки, опасающейся, что Марфа умрет, не передав «знание», достаточно красноречиво характеризуют картину: «Марфы-то не будет, так мы все умрем!» [ФА СПбГУ Сям20-64].

Но ситуация может быть и иной. Так, в 2007 году в Вологодской обл. мы исследовали сельсовет, где практикуют две сильные «знающие» – родные сестры, старшая 1913, и младшая 1919 года рождения. Живут они в соседних деревнях. Фигуры очень широко известные – ссылки  на них в других сельсоветах мы слышали во время всех предыдущих экспедиций. «Знание» они обе переняли от матери, которая по общему мнению была гораздо более сильным специалистом. Обе обладают в принципе универсальным набором знаний (т.е. на лицо та же ситуация, что и в случае с предыдущей знахаркой), но можно уловить некоторое «разделение труда»: старшая лечит преимущественно детские болезни, младшая – взрослые (сама характеризует себя как костоправа).

Сестры пользуются очень большой популярностью, и к ним ездят, что называется, «со всех волостей». К «знающей», описанной выше, ездят тоже, но не столь интенсивно, и это выглядит не так гротескно. Здесь же, как по рассказам жителей, так и по нашим наблюдениям, фактически не проходило дня, чтобы кто-нибудь к ним ни приехал; иногда клиенты приезжали прямо во время интервью. Заметим, сестры сами называют посетителей клиентами, а иногда за клиентов принимали и нас, собирателей. Жителям зачастую приходится выполнять для приезжих роль проводников, т.е. показывать место жительства «знающих» или провожать к ним. Очень часто приходилось слышать, что услугами сестер пользуются только приезжие, а «мы-то, местные, не ходим». Это, безусловно, аберрация, обусловленная частыми визитами приезжих, ибо, как показывают данные, к ним ходят все (в том числе и те, кто утверждает обратное):

К обоим ездят, дак кто знает – это дело тёмное, я не знаю. Вот мы, дак лично не обращались к им.

<А почему?>

А вот почему-то ездят со всех сторон-то, ездят, ездят, а мы так <нрзб>. А хоть я, дак по корове было обращалась, дак помогло, правда [ФА ПЦ Верх20а-5].

Тем не менее, популярность сестер, их, с позволения сказать, работа «на экспорт» накладывает определенный отпечаток на отношение к ним. Иногда их сравнивают с  частными предпринимателями и считают, что они начали практиковать лишь в постперестроечное время. Последнее, конечно, неверно, ибо они знахарствуют по меньшей мере с 60-х годов – со  времени смерти матери. Но в целом, мнение о них точно отражает положение вещей: «колдовство [26] – ихний хлеб» [ПМА 2007]. Так, одна из сестер сама сетует на то, что сын не хочет перенять у нее хотя бы часть навыков (по лечению детей): «На старости лет хоть бы на хлеб заработал» [ПМА 2009]. Фактически, перед нами пример профессиональных знахарей, для которых их труд является источником дохода. Здесь уже не идет речь о символическом обмене: плата за магию (деньгами или продуктами) бывает весьма существенной. Это обстоятельство вырабатывает некоторый негатив в отношении них: информанты часто противопоставляют сестрам тех «знающих», которые не берут мзду (хотя со своих, насколько можно судить, они берут меньше). Именно профессиональной ревностью чаще всего объясняют тот факт, что сестры не ладят между собой. По рассказам, они могут отказать клиенту, если узнают, что он был у другой; и даже нам советовали не говорить одной, что были у другой. Отчасти эту картину формируют и сами знахарки, потому как любят рассказывать, сколько к ним ездят и как эффективно они помогают. Для сравнения напомним, что выше описанная «знающая» ни разу не обмолвилась о своем искусстве, и даже наоборот, старалась его отрицать.

Сама оценка сестер различна. Старшую характеризуют, в целом, положительно – «делает на добро». Младшая же (по прозвищу «Профессор» или «Хирург») предстает фигурой амбивалентной (неким трикстером). С одной стороны, к ней обращаются не меньше, чем к старшей, а, по мнению многих, она и сильнее старшей, поскольку моложе. Но, с другой стороны, она считается магическим «породителем» чуть ли не всего зла, которое случается в сельсовете. Каждый третий информант связывает с ней несчастья своей жизни. Особенно, по общему мнению, она специализируется на порче свадеб и разводе семей (при этом старшая семьи сводит, т.е. и тут «разделение труда»).  Немаловажною роль в таком ее реноме играет тот факт, что она страдает сильной алкогольной зависимостью, иногда даже можно встретить мнение, что она может сделать «всякое» именно потому, что пьет. Это одна из причин, по которой многие местные жители к ней не ходят – «добра от нее не увидишь», а иногда и переадресовывают клиентов, приехавших к ней, к старшей сестре. Т.е. перед нами тот случай, когда девиантное поведение «знающей» служит катализатором для навешивания на нее ярлыка «колдунья». Между тем, способной к вредоносной магии признается и старшая сестра. То же мнение высказывается и об их покойной матери. Насколько можно судить, по местным представлениям способность делать и на добро и на зло считается их спецификой. Примечательно, что обе сестры в известной мере реагируют на роль им приписываемую: буквально в каждом интервью они несколько нарочито манифестируют: «Я на худо-то не делаю, я на добро всё делаю» [ФА ПЦ Верх20-8].

Соответственно, общее отношение жителей к сестрам, особенно к младшей, можно охарактеризовать как боязнь:

Ой, я боюсь их – они шептухи такие, дак нашёпчут и на худо, хоть бы что. Они ведь вот увидят, так и то могут эк вот намахать. Бывало на факте у меня, я боюсь их обоих… [ФА ПЦ Верх20а-24].

Опасаются не только самих «знающих», но и членов их семьи:

…Лучше с ими не заебаемся мы, извини за выражение, никогда. Всё уж это вот придут чего просить, дак всё в долг давай: отказать нельзя – хоть чего: хоть денег, хоть водки, хоть чего хошь, дак давай.

<А что, такое бывало, чтоб приходили?>

Ну, ходят, вот они на П…но работают, придет вот этот – Мишка [сын старшей знахарки – А.С.] придет, придет, скажет: «Дай бутылку». Говорю: «Нет». «Ну, ла-а-дно!» – вот, вишь, скажет: «Ну, ладно» – стращает  еще…Как же [ФА ПЦ Верх20а-6].

Даже когда жители отзываются о них благосклонно, в самой этой благосклонности звучит боязнь; для собирателя их могут характеризовать как приветливых и радушных, но сами от случайных встреч стараются уклониться. Спонтанных ссылок на них как на авторитет гораздо меньше, чем, например,  в случае с Марфой, зато изобилуют опасливые оговорки: просят не рассказывать сестрам, что говорили о них. Вследствие этого возникали и проблемы при интервьюировании: когда заходила речь о сестрах, информанты очень недружелюбно поглядывали на диктофон. Стратегия поведения в отношении младшей «знающей» выражается либо в избегании встреч, либо в превентивных магических действиях: без фиги в кармане (а лучше – 2-х) мимо нее  не ходят или применяют вербальные формулы («Чё думаешь мне, то всё тебе, чё думаешь себе, то будет все мне» [ФА ПЦ Верх20а-9]) [27]. Компенсаторный характер носит представление о том, что все жизненные невзгоды, постигшие саму младшую «знающую», являются божьей карой за зло, ею совершенное (т.е. фактически модель здесь та же, что применяется к колдунам).

Таким образом, мы можем выделить дополнительные критерии, которые (при прочих равных условиях, таких как фактор преемственности и обширность знаний) определяют авторитет «знающих» в обществе: их личные установки и качества. Несложно увидеть, что именно на основании личных установок  типовая в своей основе роль исполняется по разному. В случае Марфы мы видим совершенно бескорыстную реализацию чаяний коллектива, в случае сестер – осуществление, прежде всего, своих интересов. Безусловно, это различие никак не отражается на самой потребности социума в магическом знании, т.е. на интенсивности социального заказа на магию: функциональный критерий предстает здесь определяющим. Так, например, причиненное зло не является причиной для того, чтобы не вступать в дальнейшие контакты. Уже после того, как младшая из сестер-знахарок наносила вред (естественно, с точки зрения «пострадавших»), пострадавшие ходили к ней со своими проблемами; мотивация: «А что ведь: я ничего ей худого не делала. Она ведь мне-ка сделала...» [ФА ПЦ Верх20а-9]. В рамках обыденного общения поддерживаются нормальные отношения соседства (со скрытыми фигами в кармане). Так,  информантка, печальную историю которой мы упомянули выше (история с поленом), регулярно принимает у себя в гостях младшую «знающую» и гостит у нее сама. Необходимость передачи «знания» не подвергается сомнению: жители следят, кто из местных чаще других ходит к «знающим». Например,  младшую из сестер, поскольку она живет одна, посещает социальный работник – по общему мнению, она ходит специально, чтобы перенять «знание» [ФА ПЦ Верх20а-26]. Но с точки зрения социальной значимости здесь имеются существенные отличия: общественный «вес» «знающего» зависит от того, насколько его индивидуальная линия отвечает интересам коллектива. Так, Марфа играет роль общественного интегратора, ориентира в пространстве социального взаимодействия; в какой-то мере  она предстает не только как магический специалист, но и как своеобразный старейшина (т.е. магический и социоорганизующий аспекты знания сливаются). Значимость же сестер обуславливается исключительно их магическими функциями (причем личностный фактор и здесь может оказывать свое влияние: например, жители иногда предпочитают сестрам гадалку, о которой говорилось выше, в тех случаях, когда ее профиль отвечает потребности заказчика – невзирая на ее «самозванное» знахарство, но благодаря ее положительной репутации). Марфа полностью соответствует предназначенной для нее социальной нише, сестры же не вполне вписываются в нее, в частности потому, что экспортируют те знания, на которые притязает община (нарушение корпоративной солидарности).

Таким образом, мы определили несколько составляющих, которые с разных сторон характеризуют позицию «знающего» в системе социальных связей: преемственность «знания» (выражающаяся в актах приема/передачи) детерминирует саму правомочность деятельности «знающего»; диапазон «знания» обуславливает функциональную востребованность конкретного «знающего», т.е. то, в какой мере потребность социума в магии замыкается на его фигуре; индивидуальные установки  и качества того или иного «знающего» определяют (во многом на эмоциональном уровне) степень внутреннего признания коллективом его авторитета и его влияния на данный коллектив.

Если говорить о социальной роли знахарства как такового, то эти факторы несут различные функции для его осуществления в системе. Но эти функции взаимосвязаны. Если снова вернуться к терминологии М. Вебера, то можно сказать, что первые два фактора (и первый прежде всего) представляют традиционную составляющую авторитета «знающих», третий – харизматическую [28]. Первый фактор – преемственность – обеспечивает легитимность ниши,  занимаемой «знающими»  (которая, не являясь официальным институтом, не имеет других средств легитимации), и ее трансляцию во времени, т.е. обеспечивает существование самой традиции. Третий – образцовость личностных качеств («харизма») – может способствовать  эффективной реализации освещенных традицией форм в конкретной действительности; «выветривание» данного признака превращает носителей этих форм (т.е. «знающих») в автоматы по выдаче магических рецептов. В зависимости от его наличия или отсутствия и отмеченный нами фактор личной инициативы может либо негативно восприниматься социумом – противопоставляющим его легитимному способу, либо, наоборот, служить восстановлению утраченных или деградировавших форм. В исследуемом нами обществе «традиция и харизма разделяют между собой общность ориентации действия» [29].

Сокращения

ПМА – полевые материалы автора
ФА СПбГУ – фольклорный архив Филологического факультета
ФА ПЦ – фольклорный архив «Пропповского центра», Санкт-Петербург
(Бел – Белозерское собрание, Верх – Верховажское собрание, Сям – Сямженское собрание).

1. ▲   Статья основана на материалах ряда фольклорных и этнографических экспедиций, проведенных в Сямженском и Верховажском р-х Вологодской области в 2005-2007 годах. Привлекаются также материалы фольклорных экспедиций в Белозерский р-н Вологодской обл. (2002 г.), Мезенский р-н Архангельской обл. (2008 г.), а также индивидуальной поездки автора в Верховажский р-н Вологодской обл. в 2009 г. Материалы хранятся в архивах Фольклорного кабинета СПбГУ и АНО «Пропповский центр» (СПб). Исследование частично осуществлено при поддержке проектов РГНФ №№ 06-01-18042е и 07-01-18060е. Пользуясь случаем выражаем признательность О.Г. Хон, А.Ю. Сайфиевой, Е.Б. Толмачевой за ценные наблюдения, сделанные в процессе полевой работы, которые были учтены при написании данной статьи.

2. ▲   См.: Цивьян Т.В. Об одном классе персонажей низшей мифологии: «профессионалы». // Славянский и балканский фольклор: народная демонология. М., 2000; Щепанская  Т.Б. Мужская магия и статус специалиста (по материалам русской деревни кон. XIX-XX вв.). // Мужской сборник. Вып. 1. Мужчина в традиционной культуре. М., 2001; Жаворонок С.И. Знающий: мифологический персонаж и социокультурный статус. // Традиционные модели в фольклоре, литературе, искусстве. СПб, 2002; Христофорова О.Б. Символическая интерпретация социального дискурса (рассказы о деревенских колдунах). // Сны Богородицы. Исследования по антропологии религии. СПб, 2006; Хаккарайнен М.В. Рассказы о порче и статус колдунов (Хвойнинский район Новгородской области) // АБ-60. Сборник статей к 60-летию А.К. Байбурина. СПб., 2007; Живая традиция заговора Сибири: сакрально-ритуальный дискурс знахарской практики. / под. ред. И.С. Карабулатовой. СПб, 2010 и др.

3. ▲   Вебер М. Хозяйство и общество. // http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000306/

4. ▲   См.: Цивьян Т.В. Указ. соч. С. 178; Власова  М.Н. «Знающие люди» в фольклоре Терского берега Белого моря. // Мифология и повседневность: гендерный подход в антропологических дисциплинах. СПб, 2001. С. 175.

5. ▲   Синонимичные номинации, встречающиеся в наших записях: «многознающие», «знающие люди», или те, кто «знает»; именования «знахарь» или «колдун» употребляются реже и обычно безотносительно к оценочной характеристике их деятельности.

6. ▲   См.: Мосс М. Набросок общей теории магии. // Мосс М. Социальные функции священного. СПб., 2000.

7. ▲   Адоньева С.Б. Прагматика фольклора. СПб, 2004. С. 78.

8. ▲   См.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995. С. 48 и далее.

9. ▲   О подлинной специализации магического знания мы можем говорить лишь в отношении тех специалистов, чья деятельность регламентирована профессиональным разделением труда: пастухов, кузнецов и пр.

10. ▲   Адоньева С.Б. Указ. соч. С. 77.

11. ▲   Словарь русских народных говоров. Вып. 11. Л., 1976. С. 307, 309 – 311, 313 – 314. Ср. в этой связи анализ соотношения лексем «знать» и «делать» в: Христофорова О.Б. Концепты «знать» и «делать» в народной культуре. // Кирпичики. Фольклористика и культурная антропология сегодня. М., 2008.

12. ▲   См.: Геннеп А., ван. Обряды перехода. М., 1999; Тэрнер В. Ритуальный процесс. Структура и антиструктура. // Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983.

13. ▲   За исключением  случаев, когда статус обусловлен «естественными» причинами, так что обретение его становится невозможным. Так, например, в одной из деревень все хозяйки, кроме одной, являются пришлыми, т.е. вышедшими туда замуж (в 50-е – 60-е годы XX века). Этот факт делает для них единственную местную женщину (т.е. имеющую по отношению к ним статус хозяйки) очень сильным авторитетом, обладающим знанием по всем вопросам. Отсюда и ссылки на нее: «Вот Зойка П…, та больше моего знает, лучше» [ФА ПЦ Верх24-4], «здесь у нас всё вот Зоя знает» [ФА ПЦ Верх18-4].

14. ▲   В этой связи показательно заключение Т.А. Бернштам о ритуальном характере послесвадебных заданий, даваемых свекровью молодухе: «Символика утренних хозяйственных заданий свекрови молодице содержит элементы обучения: спечь, три блина, спрясть нитку, вынести корм скоту и проч.; все эти навыки были известны любой девушке, и более того, о хозяйственных способностях невестки свекровь знала заранее…» (Бернштам Т.А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX – начала XX в. Л., 1988. С. 61).

15. ▲   Иногда встречается представление, что тяжело умирают только «злые колдуны» (или те, кого считают таковыми). Здесь сложно дать однозначную интерпретацию: с одной стороны, поскольку и «злой колдун» занимает свою социальную нишу, можно сказать, что и передача его «знания» необходима социуму, с другой, здесь возможна простая инверсия представлений.

16. ▲   Именно с этим, по все видимости, связано нередко встречающееся представление, согласно которому после «передачи» «знание» покидает прежнего специалиста.

17. ▲   Бергер П., Лукман Т. Указ. соч. С. 99 и далее.

18. ▲   См.: Адоньева С.Б. Указ. соч. С. 93 – 95. Подобная презентация может быть и адаптивным приемом (способом выживания) – приспособлением к ярлыку «ведун» или «колдун», навешенным обществом на субъекта, за чрезмерное проявление индивидуализма или иных, выходящих за рамки общепринятых, качеств (Ср.: Тэрнер В. Указ. соч. С. 200).

19. ▲   Данные механизмы определяются П. Берком как «легитимация деятельности по решению задачи»: если индивид включается в деятельность, являющуюся нормативно одобряемой в группе, то это включение не вызывает отторжения со стороны группы (См.: Кричевский Р.Л., Рыжак М.М. Лидерство как структурный феномен. // Социальная психология. Хрестоматия. М., 2000 С. 272).

20. ▲   «…Я — это рефлективная сущность, отражающая установки, принятые по отношению к ней прежде всего со стороны значимых других; индивид становится тем, кем он является, будучи направляем значимыми другими. Процесс этот не является односторонним и механическим. Он предполагает диалектическую связь между идентификацией со стороны других и самоидентификацией, между объективно предписанной и субъективно установленной идентичностями» (Бергер П., Лукман Т. Указ. соч. С. 215).

21. ▲   См. об этом: Тернер Дж. Социальное влияние. СПб, 2003. С. 175 – 176.

22. ▲   Суждение касается предыдущего информанта.

23. ▲   Местное именование домового.

24. ▲   См.: Адоньева С.Б. Сказочный текст и традиционная культура. СПб, 2000. С. 32 и далее.

25. ▲   Кондратьев М.Ю., Ильин В.А. Азбука социального психолога-практика. М., 2007. С. 27 – 28.

26. ▲   Еще раз заметим, что понятие «колдовство» употребляется очень редко – только тогда, когда информанты стараются специально подчеркнуть специфику деятельности ритуальных специалистов, и в большинстве случаев не носит оценочного (хорошо/плохо) характера.

27. ▲   Разумеется, чем ближе к источнику, тем больше страха. Так, например, ближайшая соседка младшей «знающей», живущая в соседнем с ней доме, выработала целую оборонительную стратегию. Началось все со свадьбы информантов, во время которой жених сломал невесте руку о свадебное полено (полено, которое кладут в постель новобрачных под простынь; жених должен повалить невесту на это полено, для того чтобы в дальнейшей жизни ей уже не знать горя (боли)). Естественно обвинена была «знающая». После этого жизнь обернулась чередой несчастий, обусловленных вредоносной магией: муж всю жизнь ревновал жену – «наделала» «знающая», мужа обвинили в воровстве – «наделала» «знающая». За помощью женщина обращалась к батюшке и другому «знающему». Первый велел молить обидчице здоровья, второй – кланяться  трем богам: Богородице, «самому главному» и Николаю Чудотворцу. Чтобы защититься от своего врага информантка выходит на закате солнца на крыльцо, посыпает себя солью и произносит: «Запрещаю тебе бес проклятый, дух нечистый быть в этом  месте, поди в свое место, а место твое – ад», после чего обходит дом со Спасом – «старшим богом». Когда «знающая» приходит к ней в гости, она держит две фиги в кармане. Рубашку, подаренную ей «знающей» на день рождения, передарила соседке [ФА ПЦ Верх20а-20].

28. ▲   См.: Вебер М. Харизматическое господство. // Социологические исследования. 1988. №5.

29. ▲   Там же. С. 142.