<<   Герасимова Н. М.  Пространственно-временные формулы русской волшебной сказки [1]

Из книги: Н. М. Герасимова. Прагматика текста. Фольклор. Литература. Культура. СПб., 2012.

Решение вопроса о генезисе повествовательных форм фольклора, рассмотрение проблем традиции и импровизации, анализ исполнительского мастерства невозможны без исследования традиционных средств поэтики и стилистики фольклорного жанра. В этом смысле волшебная сказка дает богатый и разнообразный материал. Многое для классификации формульного материала уже сделано. Рассмотрены отдельные виды формул сказок разных народов (Люзель, Себийо, Печ, Бассе, Бараг, Волков, Гашпарикова и др.), сделана попытка их систематизации (Больте—Поливка), установлены основные формульные модели и определены некоторые функции формул, особенно для румынской волшебной сказки (Рошияну). Анализ формульного богатства славянской волшебной сказки актуален именно в силу того, что при известной генетической и типологической ее общности позволяет проследить те тенденции, которые определяют спе­цифику сказочного «канона» в национальных и местных традициях, у отдельных исполнителей, способов вариативности традиционных форм стиля, их смысла и структуры.

Широко пользуясь определением «формула», исследователи часто не поясняют, что служит основой формульности,[2] какова ее природа, как соотносится понятие «формула» с понятиями «lосi соmmunеs», «типические фразы действующих лиц», «клише» и др. Открытым остается вопрос и о степени изменяемости формул.[3] Условно считая формулой структурно организованный отрезок повествования, закрепляющий определенный смысл в форме устойчивого стилистического оборота, подчеркнем, что большинство, но далеко не все формулы действительно являются «lосi соmmunеs»; они не прикреплены к конкретному сюжету, но определены ситуацией повествования. «Типические фразы действующих лиц» почти всегда представлены формулами, а употребление понятия «клише» применительно к фольклорному тексту, где варьируются даже наиболее ста­бильные элементы, нам кажется невозможным.

Предмет статьи — анализ тех формул, которые, имея сходные функции в структуре сказки, характеризуют ее пространственно-временные отношения. В плане композиционном — это пограничные формулы, отме­чающие либо начало и конец сказки, либо начало (и вместе с тем конец) ее отдельных сегментов. Формулы присказки, зачина, исхода, так же как и формулы пространственно-временных отношений при глаголах движения и состояния, не только утверждают категории сказочного мира, но и соотносят его с миром реальным, процессом рассказа, приобщая аудиторию к действию сказки.[4]

Формулы места — «в некотором царстве», «в некотором государстве», «в некоем царстве», «не в каком государстве», «тридевятом царстве»; формулы времени — «в давнее время» и временная отнесенность в глаго­лах формулы существования «жили-были», «был-жил», «стали жить-поживать», «и теперь живут» — приближаются по функциям к медиальным формулам переходного характера «долго ли коротко ли», «близко ли далеко ли», «скоро сказка сказывается, не скоро дело делается» при глаго­лах действия и состояния.

Большинство волшебных сказок начинается с фиксации места и времени. Уже инициальные формулы вводят в сказку пространственно-вре­менную систему координат: «В некотором царстве, в некотором государстве», «В то давнее время», «Жил-был царь» (здесь временная отнесен­ность определена формой глагола), т. е. в формах зачина указывается на место героя сказки во времени и пространстве. Но эта ориентация обладает несколькими признаками. Формулы указывают на ее неопределенность — «некоторое царство/государство», отдаленность места — «тридевятое/тридесятое царство/государство», отграничивая тем самым место действия сказки от места, где сказочник развертывает перед слушателями панораму сказочного мира. Акцентируется и то, что мир сказки — иной мир. Возможно поэтому он называется «тридевятым царством/государством» — название, которое характерно для мотива путешествия героя «за тридевять земель».[5]

Для обозначения начала сказки в русской сказочной традиции спе­циальных формул времени, как правило, нет. Формула «в давнее время» или отнесение в прошлое — «досю́ль» встречаются редко по сравнению со сказками других народов.[6] Расширенная формула времени, включающая элемент недостоверности, в одной из сказок сборника Афанасьева, — «В то давнее время, когда мир божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, в то время жил-был...»[7] — несом­ненно, обязана такой формой собирателю-стилизатору и является исклю­чением из этого правила. Но это не означает, как считает, например, А. Шайкин,[8] что две трети сказок сборника не имеют вообще временных ука­заний, так как временная отнесенность, выраженная формой глагола, присутствует как в каждой сказке сборника Афанасьева, так и в любых других текстах русских волшебных сказок.

Финальные формулы существования героев — «Стали жить-поживать», «Стали жить да быть» — и финальные формулы пира — «Я там был» — выражают пространственно-временные отношения сходным образом.[9]

Инициальные и финальные формулы образуют рамку сказочного текста. Они определяют относительный временной фон сказки, так как связаны, с одной стороны, с самой сказкой, с другой — с рассказом о ней. Время, выраженное в этих формулах, непрерывно и длительно, неопре­деленно и существует, пока длится сам рассказ. Иногда оно тяготеет и к выходу за его пределы. Сказочник как бы выхватывает несколько эпизодов из жизни своих героев, от ситуации возникновения беды или недостачи — до ее ликвидации. «Жили-были» герои сказки «давным-давно» — так начинается сказка и «до сей поры живут», «и поныне живут», «по сей день живут», «и нас переживут» — так она кончается.[10] Эти черты повествовательного времени сказки присущи, однако, не только инициальным и финальным формулам. Характеристики, которые получают время и пространство в переходных формулах, приближают их к формулам выделенного типа.

Рассмотрим это положение на примере двух сказок из сборника А. Н. Афанасьева (№ 128 и 129) с одним из наиболее популярных сюжетов в русской традиции: «Три царства — медное, серебряное и золотое» (Андреев Н. П. Указатель сказочных сюжетов по системе Аарне. Л., 1929, № 301).[11] Схема сюжета — по «Морфологии сказки» В. Я. Проппа (М., 1969).

№ 128. Первый ход: желание жениться (недостача); отсылки за невестой; решение Ивашки искать невест (начинающееся противодействие); отправка героя из дома; «Змей приказал камень отворотить с места» (испытание); выдержанное испытание; змеем указывается путь к трем царствам (указывается средство); герой пользуется неподвижными средствами сообщения (ремни); передача кольца (форма клеймения); утроение действия; Ивашко получает невест (ликвидация недостачи); возвращение.

Второй ход: братья похищают невест, обрезав ремни (вредительство); отправка на поиски дороги; герою указывают путь, полет на орле (пере­мещение к месту назначения); возвращение домой; получение невесты (ликвидация недостачи).

№ 129. Первый ход: похищение вихрем матери (беда); отпуск; отправка из дома; передача шарика (волшебное средство); передача кольца; утроение действия; борьба со змеем в бриллиантовом дворце (бой); победа; освобождается мать (ликвидация беды); получение невест; возвращение домой.

Второй ход: братья похищают мать и невест, оборвав полотна (вредительство второго хода); герой отправляется на поиски дороги; получение дудочки (волшебное средство); возвращение домой; неузнанное прибытие; предложение сшить башмаки, платья, построить дворец (трудные задачи); решение задач; трансфигурация; свадьба.

Как видно, обе сказки содержат два хода, но в № 129 недостача (похищение матери) соединена с приобретением невесты и дополнена ис­пытанием героя (решение трудных задач). Данные сказки представляют собой варианты сюжета.

Посмотрим, как определены в них пространственно-временные отно­шения на уровне текста. Обе сказки содержат инициальные формулы.

№ 128: «Бывало да живало — жили-были старик да старушка; у них было три сына: первый — Егорушко Залет, второй — Миша Косолапый, третий — Ивашко Запечник».[12]

Формула «бывало-живало» стоит на месте присказки перед инициальной формулой существования героев. Это самая распространенная в русской волшебной сказке позиция этой формулы.[13] Зачин содержит формулу существования героев и формулу наличия — «у них было». Время выражено глаголами прошедшего времени несовершенного вида.

№ 129: «В некотором царстве, в некотором государстве был-жил царь Бел Белянин; у него была жена Настасья Золотая Коса и три сына: Петр-царевич, Василий-царевич и Иван-царевич». В зачине — амплифицированная форма инициальной формулы места, полная формула су­ществования героев, формула наличия. Временные отношения выражены аналогичным с № 128 способом.

Каждое событие сказки начинается с глагола действия. В № 129 — «собрались и поехали»; «оседлал и пустился»; «попрощался, пустил шарик, за ним едет»; «подошел к пещере», «приходит в серебряное царство» и т. д. Глаголы движения служат связками между событиями. Характерно повторение двух одинаковых глаголов несовершенного вида и глагола совершенного вида. При этом сохраняется интонационный рисунок общей синтаксической модели, вследствие чего образуется формула пути. В № 128 — «вот так шли, шли и дошли до большого камня», «Ивашко спустился и пошел; шел да шел, и дошел до медного царства», «распростился и пошел; шел да шел, и дошел до серебряного царства», «Ивашко распростился и пошел вперед; шел да шел, и дошел до золотого царства». Так же определяется и обратный путь.[14] С одной стороны, эти глаголы дают неопределенно-длительную характеристику времени пути героя, с другой — замыкают временной, событийный план каждого эпизода. Длительность и неопределенность времени пути определяются и формулами: «долго ли, коротко ли», «близко ли, далеко ли», «низко ли, высоко ли», «далеким далеко, высоким высоко», «скоро ли, долго ли», «ни много ни мало» и т. д., которые, как правило, присоединяются к формулам движения и состояния, усиливая ощущение длительной неопределенности. Соотнесенность с моментом рассказа выражена формулой: «Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается», или ее вариантом: «Не скоро делается, скоро сказывается», «Скоро сказывается, долго делается», — которая примыкает к формулам неопределенной длительности времени—пространства и глаголам движения.[15]

Приобщая слушателей к сказочному действию, формула соизмеряет время рассказа со временем действия героев. Неопределенная длительность действия сказки со- и противопоставлена краткости рассказа о них. Собственно эти формулы показывают внешнюю точку зрения рассказ­чика на сказку, которая, так же как и при инициальных и финальных формулах, содержащих информацию о жизни героев до основного события или после него, выявляется чаще всего в формах глагола. Особенно это касается видовых форм глагола. Несовершенный вид наглядно демонстрирует длительность процесса, его универсальный характер, совершенный — законченность, приближенность к цели. Игра видовыми формами — излюбленный стилистический прием сказочников.

Внешняя точка зрения проявляется в инициальных, медиальных переходных и финальных формулах. Объект изображения в них противопоставлен субъекту, исполнитель стоит вне рассказа, и эта внешняя индивидуальная позиция подчеркнута. И если рассказчик стремится в финальных формулах сказки войти в число ее героев, то сам же при этом себя и осмеивает. Противоположность двух миров — сказочного и реального — вводится через мотив «призрачности» сказочных материальных предметов в действительном мире: «Там дали мне красну шапку, синь кафтан, церны рукавицы, козловы сапоги, дали ледяну кобылу, горохову плетку и репно седелко. Ехал-ехал, ворона сидит на огороды и крыцит: „красна шапка!” — я думаю, крашена шапка, — роспротивилсэ и кинул; ена: „синь кафтан!” — а я — што скинь кафтан, взял и кинул; ена: „черны рукавици!” — а я думал цертовы, опять и кинул; ена: „козловы сапоги!” — а я — козьляцьи сапоги, ну крепки, взял да бросил. Подъеждяю к селению, увидал пожар, пошел туды, поставил кобылку близко к жару, а пока в пожаре был, той порой кобыла растаяла, репно седелко бабы росфатали, а горохову плетку робята растаскали, и осталсэ я прост матрос гонять коз; гол как обтоцён».[16] Внешней позицией исполнителя обусловлены все черты относительного повествовательного времени: длительность, неопределенность, открытость, его связь с такого же рода пространством, его полная ориентация на слушателей.

Диаметрально противоположное значение имеет в сказке другой тип времени. Это событийное, абсолютное время сказки. Его черты: прерывистость (дискретность), конечность и замкнутость. Событийное время существует только в момент действия, оно замкнуто в рамках отдельной ситуации, одномоментно и никогда не вводится стилистическими формулами неопределенно-длительного характера. Напротив, связанное с внезапностью, чудесностью совершаемых действий, если и имеет формульную закрепленность, то совершенно иного плана. Событийное время главного героя часто определяется через событийное время других персонажей, в основном помощников. Если же события связываются с судьбой других действующих лиц, время представлено в развернутых внутренних медиальных формулах, показывающих материально-предметный способ его измерения. Такой способ осмысления времени, несомненно, более архаичен. Именно он присущ ранним формам мышления, отраженным в мифологических повествованиях разных народов.

Событийное время сказки всегда имеет локализацию в пространстве.[17]

В № 128 — точки происходящих событий:

Первый ход: дом (возникновение недостачи); дорога (встреча со змеем); большой камень (место испытания; здесь же граница своего и чужого мира); дворец медного царства, дворец серебряного царства, дворец золотого царства (герой находит невест, передача колец, утроение действия); те же пространственные точки при возвращении.

Второй ход: граница (Русь — не-Русь, похищение невест); пень (разговор со стариком «Сам с четверть, борода с локоть», получение сведений о дороге); избушка Идолища (получение дальнейших сведений); избушка бабы-яги (добыча орла — птицы); дыра; дом (восстановление утрачен­ного жизненного равновесия).

Временные определения отсутствуют, все совершается «сразу же», «вдруг». Время фиксируется только между событиями, и, как справедливо отметил Д. С. Лихачев, оно отсчитывается только от очередного события до следующего.[18]

В № 129 — пространственные определители:

Первый ход: дом (ситуация беды); лесной дворец (замена испытания родственным признанием, получение волшебного средства); чистое поле (встреча с братьями); горы (укрупнение плана изображения: пещера — граница двух миров); дворец медного царства (укрупнение плана: коло­дец; получение волшебных средств и дальнейшее утроение действия во дворцах серебряном и золотом — получение аналогичных средств); бриллиантовый дворец (укрупнение изобразительного плана: колодец; встреча с матерью; бой с Вихрем). При возвращении обратная последователь­ность смены lосus'ов.

Второй ход: пещера (братья похищают мать и невест); медное, серебряное, золотое, бриллиантовое царства (обретение чудесных помощ­ников); базар (встреча с башмачником); дом башмачника (изготовление башмаков, платья, строительство дворца); золотой дворец (узнавание).

Мир свой и чужой мыслятся в пространственном противопоставлении, внутри каждого фиксируются lосus'ы, определяемые только как место события. И хотя в каждой сказке есть какая-либо граница между своим и чужим миром, география их весьма неопределенна. Мир иной может быть вверху (горы), внизу (в дыре), по горизонтали, просто дальше — «пятидевятое» царство. И путь к нему никогда не известен. Герой сказки, собственно, всегда идет «куда глаза глядят».

Сказка № 129, совпадая с № 128, существенно дополняется рядом сюжетных звеньев. Ей свойственна большая детализация описаний. Введены и временные характеристики: Иван-царевич предлагает братьям ждать «ровно три месяца», лезет по горам «целый месяц». Но эта конкре­тизация времени условна и в сказке не развернута.

Внутреннее событийное время дается в формах глагола настоящего времени. Присутствует и так называемое будущее в прошедшем — время просьб и предсказаний. Как отмечалось ранее, событийное время замкнуто в действии героя и приурочено к определенному месту. Обладает оно и дискретностью, т.е. не существует как длительность и не отличается единообразием. Оно замкнуто в событии, границы которого выделены при помощи переходных формул.

Замкнутость, дискретность и конечность пространственно-временных отношений в каждом эпизоде обусловлены синхронной позицией повествователя. В каждом событии сказки сказочник и его аудитория максимально приближены к переживанию времени героем. Изображение действия с внутренних позиций аналогично переживанию времени в мифах.[19]

Такую же близость показывают и формулы преодоления времени деятельностью или предметно-чувственное его измерение. В сказке № 93 старые швеи так измеряют срок своей жизни: «Вот доломаем сундук иголок, да изошьем сундук ниток — тотчас и смерть придет»;[20] распространенный мотив поисков утраченных супругов часто содержат формулы измерения времени в образных предметных характеристиках: «Я до тебя доходила, я до тебя доступала, трои лапти железны истоптала, трои про­свиры железных изгрызла, трои посоха железных исчиркала. Трои шляпы железных вороны расклевали!»[21]

Конечно, сказке и мифу свойственна некоторая общность установок миросозерцания как следствие преемственности форм словесного искусства. Но основная разница изображения пространственно-временных отношений заключается прежде всего в том, что в сказке пространство и время имеют двойственный характер, обусловленный сменой «точек зрения» как приемом повествования. Своеобразная игра на включении и вы­ключении пространственно-временных подструктур и их соотношении во многом определяет и композиционное строение сказки, которое зависит от позиции сказочника по отношению к объекту изображения.

Инициальные и финальные формулы служат границами повествования. Параллельные формы зачина и исхода сказки образуют ее кольце­вую композицию, что в плане содержания соответствует восстановлению нарушенного в начале сказки жизненного равновесия героев.

     Зачин                                                         Исход

Жил-был...                                          Живут-поживают (Зеленин Д. К.

                                                                  Великорусские сказки Пермской

                                                                  губ., Пг., 1914. № 48).

Жил-был...                                           Стали жить да быть (Зеленин, № 76).

Был-жил... у него было...                      Стали жить да поживать… да добра

                                                                    наживать... (Сказки Терского берега...,

                                                                    № 23).

Жила-была...                                       И зажили припеваючи (Афанасьев, № 114).

Жил-был...                                          Стали жить и теперь живут (Ончуков, № 69) и т.д.

Элемент неправдоподобности также композиционно выделен в начале и конце сказки. В начале он присутствует в развитой форме — в присказке или в краткой — в зачине, а иногда и в зачине и в присказке одно­временно. Как уже неоднократно отмечалось, элемент недостоверности отрицает то, что утверждается остальными элементами, тем самым отграничивая происходящее в сказке от реальности.[22] Переходные формулы пути героя завершают событие, соединяя его со следующим, поддерживая отмеченные в начале сказки пространственно-временные ориентиры. В плане формульности сказку можно представить как цепь, состоящую из мелких звеньев, соединенных начальным и конечным большим звеном. Соединительные моменты имеют ориентацию на слушателя и определя­ются с его позиций.

«Точка зрения» как проблема композиции фольклорных произведений исследователями почти не рассматривалась, единственной в своем роде остается пока книга Б. А. Успенского,[23] который уделил этой проблеме несколько страниц.

Необходимо рассмотреть все стилевые формы волшебной сказки с этих позиций. Это позволит прежде всего уяснить формальное выраже­ние процесса абстрагирования рассказа от действия и роль в нем автора-исполнителя.

С другой стороны, анализ способов введения точки зрения рассказчика на переживаемые события позволит облегчить жанровую дифференциацию текстов сказочной прозы.