<<   Адоньева С. Б.  Ритуальные площадки.

1. Бессмертие

Вопрос, с которого началось это исследование, состоял в том, как и когда возникла традиция вечного огня в отечественной культуре ХХ века. Известные русские фольклорно-этнографические параллели не давали необходимого контекста для объяснения происхождения и функций этого культурного феномена. Наиболее близкие этнографические параллели: обычай "греть покойников", который состоял в том, что под Рождество на дворе разводили костер и поминали "родителей": "крестьяне убеждены, - отмечал Д.К.Зеленин, - что у таких костров вместе с ними незримо греются их предки", а также обычай разводить костер (из оставшейся после изготовления гроба стружки) у кладбища после похорон. Через такой костер перепрыгивали, чтобы не боятся покойников . Наиболее близкая параллель православной обрядности - лампады и свечи у мощей святых и на могилах почитаемых праведников.

Попытка найти историю "вечного огня" в энциклопедии оказалось безуспешной: ни один из доступных мне справочников не содержал такой словарной статьи, поиски информации затянулись на месяцы. Результаты разысканий в области семантики и прагматики этого ритуального символа и его антропологическая интерпретация составляет содержание настоящей работы.

Первым предположением было то, что вечный огонь впервые был зажжен на Марсовом поле, поскольку это первое послеоктябрьское мемориальное сооружение. Версия оказалась ложной фактически, но правильной с точки зрения идеологической основы. После февральского переворота возник вопрос о выборе места для захоронения жертв уличных событий (многие из них не были опознаны). После долгого рассмотрения разных вариантов места захоронения (напр. - на месте Александрийской колонны) было избрано Марсово поле, где и были похоронены в марте 1917 года почти месяц пролежавшие без погребения трупы. Захоронение на Марсовом поле было первым публичным захоронением в России, совершенным с нарушением церковного обычая: без панихиды, вне кладбища и без надмогильных крестов.

"Я видел Марсово Поле, - писал И.Бунин, - на котором только что совершили, как некое традиционное жертвоприношение революции, комедию похорон будто бы павших за свободу героев. Что нужды, что это было, собственно, издевательство над мертвыми, что они были лишены честного христианского погребения, заколочены в гроба почему-то красные и противоествественно закопаны в самом центре города живых! Комедию проделали с полным легкомыслием и, оскорбив скромный прах никому не ведомых покойников высокопарным красноречием, из края в край изрыли и истоптали великолепную площадь, обезобразили ее буграми, натыкали на ней высоких голых шестов в длиннейших и узких черных тряпках и зачем-то огородили ее дощатыми заборами, на скорую руку сколоченными и мерзкими не менее шестов своей дикарской простотой."

Потребность в реконструкция Марсова поля в начале 1920 годов была определена необходимостью заменить временное мемориальное сооружение, описанное Буниным, на постоянное. Фактически, эта мемориальная площадка оказалась первым продуктом советской архитектуры.

"Памятник героям революции. Вот мною сочиненные надписи, если Вам интересно:

1. - Бессмертен павший за великое дело, в народе жив вечно, кто для народа жизнь положил, трудился, боролся и умер за общее благо. (орфография, конечно, новая).
2. - Не зная всех героев, в борьбе за свободу кто кровь свою отдал, - род человеческий чтит безымянных".

Итак, ключевые слова для толкования смысла, вкладываемого в созидаемый артефакт, найдены: бессмертны те, (заметим - и только те), кто умер за общее благо. Сакрализуемый объект - общее благо. Определено здесь и нормативное отношение к этому объекту - самопожертвование. Наградой за реализацию такого императива становится бессмертие. Последнее обеспечивается тем, что "род человеческий чтит".

Следует отметить, что слову "бессмертие" в этом контексте придается очевидно новый смысл, о чем достаточно ярко свидетельствуют словари. Определение бессмертия в Большом академическом словаре (1948 г.) соответствует введенному Луначарским: "бессмертие - 1. Вечное существование в памяти людей, незабвенность".

Важен и иллюстративный контекст, привлеченный для такого токования слова: "И уже почти что над снегами, легким телом устремясь вперед, девочка последними шагами босиком в бессмертие идет. М. Алигер. Зоя. Может быть, я говорю глупо, но - я верю, товарищи, в бессмертие честных людей, в бессмертие тех, кто дал мне счастье жить прекрасной жизнью, которой я живу. М. Горький. Мать. ч.2.гл.11. Ах! ведает мой добрый гений, Что предпочел бы я скорей Бессмертию души моей Бессмертие своих творений. Пушк. В альбом Иллическому".

Последний контекст совершенно определенно выявляет характер имевшейся альтернативы концепта: бессмертие души, обеспечиваемое личностным выбором или бессмертие в творениях, что может быть обеспечено только внешним по отношению к личности действием, совершаемым потомками. Исторический результат разрешения этой альтернативы демонстрируют первые два примера.

В качестве второго значения приводится "вечное существование, непрекращающееся бытие материи." И ниже "Бессмертный. 1. Остающийся навсегда в памяти людей; незабвенный, сохраняющий вечное значение. Ленин с нами, бессмертен и величав. Маяк. Ленинцы". Бессмертие, таким образом, оказывается актом, внешним по отношению к личному выбору и личной судьбе. Оно есть результат внешней оценки. Повторимся, поскольку это важно - факт твоего личного бессмертия обеспечивается внешней оценкой, оценкой общества. Представление о бессмертии души указано в конце словарной статьи без комментариев .

Сравним со словарем прошлого, девятнадцатого, века: "безсмертие, безсмертность - непричастность смерти, принадлежность, свойство, качество неумирающего, вечно сущего, живущего; жизнь духовная, бесконечная, независимая от плоти || Всегдашняя или продолжительная память о человеке на земле, по заслугам и делам его. Безсмертный - неумирающий, живущий, одаренный духовной жизнью || Незабвенный, вечнопамятный". Значение, выведенное в словаре советского времени в качестве основного, в словаре прошлого века располагается на второй позиции. На Марсовом поле в результате реконструкции был разбит сквер с монументальной оградой вокруг могил борцов Революции (автор проекта сквера - архитектор И.Фомин, ограды - Л.Руднев) . В центре мемориала располагалась цветочная клумба в виде звезды (по одной из несостоявшихся версий мемориала в центре должен был располагаться обелиск).

Неугасимый, вечный, огонь появится на месте захоронения на Марсовом поле только через сорок лет, осенью 1957 года, но сооружен он будет с той же, сформулированной Луначарским, целью - обеспечить вечную жизнь за счет памяти потомков:

"В ознаменование 40-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции и в целях увековечения памяти борцов революции, павших за свободу народа Исполком Ленгорсовета депутатов трудящихся принял решение о сооружении надгробия с неугасимым светильником на месте захоронения жертв Великой Октябрьской социалистической революции на Марсовом поле по проекту архитектора Майофиса". Любопытно то, что сооружение светильника выглядит как сугубо ленинградская инициатива. Открытие его состоялось 7 ноября, а постановление Ленисполкома отражено в Бюллетене, вышедшем уже после этой акции. Об этой акции написала только одна газета - Ленинградская правда - на 8 (!) странице: "т.Спиридонов (первый секретарь Ленинградского горкома партии) предлагает зажечь вечный, негасимый огонь - символ великого факела пролетарской революции - в память борцов, отдавших свою жизнь за дело революции. К центру Марсова поля подходят старейшая коммунистка Ленинграда, член партии с 1898 года П.И.Кулябко и секретарь горкома ВЛКСМ В.Н.Смирнов. Они зажигают вечный огонь на гранитной плите".

Мифологическая и ритуальная разработка этого мемориального "now-how" происходит в 60-е годы и позже: "Эстафету вечного огня с Марсова поля приняли во многих городах страны. Он вспыхнул у братских могил и памятников как символ вечной славы героев, погибших за революцию, за Советскую родину. 8 мая 1967 года Вечный огонь из Ленинграда был торжественно доставлен в Москву и запылал у Кремлевской стены на могиле Неизвестного солдата... 9 мая 1960 года было открыто Пискаревское кладбище... После митинга на Марсовом поле рабочий-новатор Кировского завода П.А.Зайченко зажег факел, перевезенный затем на машине в сопровождении почетного эскорта мотоциклистов на Пискаревский мемориал. Негасимый огонь зажегся в чаше 27 января 1966 года - мемориал на Серафимовском кладбище. Негасимое пламя доставлено с Пискаревского мемориала. К героям Революции примкнули герои Великой отечественной войны. Эстафета Вечного огня олицетворяет бессмертие подвигов поколений борцов идей за торжество социализма" (курсив мой - С.А).

Итак, "вечным огнем" помечаются места захоронения погибших (умерших безвременно). Основанием для такой пространственной разметки определено приписываемое этим умершим целеполагание собственной смерти - за торжество социализма. О том, что это в реальности не всегда так, можно судить исходя из здравого смысла: к жертвам за торжество социализма отнесены жители Ленинграда, умершие в блокаду от голода и холода, смерть которых трудно отнести к свободному выбору "вольной муки" за социализм, а также случайно убитые на улицах в время февральского переворота 1917 года.

П.Вайль и А.Геннис отмечают, что именно в интересующий нас период - время распространения мемориалов по территории СССР - в 60-ые, наряду с ортодоксальной точкой зрения на войну (против уничтожения первого в мире социалистического государства), существует и другая. По ней война представлялась схваткой в мировым злом. "Война народная переродилась в войну священную, в дело не только государственой или исторической важности, но и событие мифологическое, вроде борьбы богов с гигантами". Справедливости ради отметим, что священной, война 1941 года была названа сразу же: "идет война народная, священная война". Великая Отечественная война была названа священной войной за веру в торжество социализма.

На рубеже 70-х годов появляются более откровенные мифологические трактовки избранного для организации ритуального пространства символа. М. Поступальская в книге "Вечно живой. Рассказы об огне", выпущенной издательством "Детская литература" 50-тысячным тиражом в 1967 году пишет: "Где огонь - там тепло, свет, там люди! Огонь живет в огромной доменной печи и дрожит на свечном фитильке. Он горит в большой чаше на могилах бойцов и синим венчиком окружает газовую горелку. Он озаряет небо праздничным салютом и сыплется искрами из трубы старенького паровоза".

"Недалеко от Баку, в Сурахах, в древности была сооружена высокая труба. По ней из земли шел природный газ. Труба эта возвышалась над храмом огнепоклонников..." И далее: "Во всех огнях есть отсвет первобытных костров, что горели когда-то в пещерах... И до нынешних дней не погасла искорка этого древнего огня. И в наше время есть обычай постоянно поддерживать огонь в местах особо дорогих и памятных, например на кладбищах, где похоронены бойцы, павшие в сражениях за родину".

Содержательное поле символа усложняется: в единую цепь связываются ритуальные костры огнепоклонников (огонь как способ связи с метафизическими силами) , костры пещерных предков (огонь пещерного костра как знак победы человека над природой - ср. сырое/вареное, холодная и горячая культуры) и огни над могилами погибших.

Более близкая по времени ритуальная "ссылка" приведена в компилятивной работе В.А.Кадыбко "Огонь с Марсова поля":

"В канун 40-летия Великой Октябрьской социалистической революции на Марсово поле к братским могилам пришли трудящиеся Ленинграда - представители общественных организаций и воинских частей... Под звуки "Интернационала" здесь был зажжен вечный огонь. С тех пор он горит неугасимо как символ бессмертия великих идей Октября. Сбылись пророческие слова американского журналиста, большого друга Советской России Альберто Рио Вильямса, который еще в 1917 году написал: "Свет справедливости будет исходить не из факела статуи Свободы в Нью-Йорке, а из священных могил Марсова поля, где покоятся борцы за социализм".

Основываясь на последней цитате, историю символа вечного огня можно предположить с достаточной степенью вероятности: статуя Свободы поробразом своим имела деву Марианну французского гуманизма (век восемнадцатый) . Тому же времени - рубежу XYIII - XIX веков обязана своим происхождением обжившаяся на российских дворянских кладбищах и закрепленная традицией романтических эпитафий метафора "угасшего светильника" жизни:

В.Жуковский. Элегия "Славянка"

К этому же периоду относится появление упоминавшейся уже альтернативы: бессмертия как вечной жизни, и бессмертия, не предполагавшего веру в вечную жизнь, бессмертия, которое обеспечивается востребованностью продукта деятельности человека после его смерти . Горацианская тема и ее русские рефлексии в этом отношении примечательны. У Державина (Памятник, 1795) :

И если в тексте Державина еще не очень ясно, что есть "часть большая" - душа или слава, то в пушкинском варианте оды Горация (1836) вечный "остаток" определен однозначно: душа остается жить в лире, лира же - в миру ("в подлунном мире"):

Подведем итог. Газовые светильники зажигают в местах особых захоронений. Это - захоронения людей, умерших безвременной смертью. Мемориалы приписывают, похороненным в них, подвижническую мотивировку собственной кончины/гибели. Вечный огонь является элементом ритуального текста, который одновременно адресуется и мертвым и живым. Мертвым этот текст сообщает о том, что живые памятью обеспечивают их бессмертие. Но в чем смысл сообщения, обращенного к живым посетителям этих мест?

2. Адепты - должники

Нас интересовал не генезис или типология символа, но принцип его работы. Он состоит в превращении временного вектора - от настоящего в прошлое. Возникшая (пусть и вполне осознанно) здесь и теперь символическая форма завершает "семиотический объект", который за очень короткий временной период становится социальным институтом, конвейерным способом преобразующим индивидуальные миры граждан в одну общую реальность, этим "семиотическим объектом" закодированную.

Все ритуальные огни и мемориальные сооружения нашей советской родины служат урочными местами - ритуальными площадками . Эти ритуальные площадки в строго отведенное для этого время - красные дни советского календаря становятся местом посвятительных или календарных ритуалов - посвящение в пионеры, митинг в память -летия со дня. Поражает плановость (дело пятилеток) и размах культового творчества, как в отношении их созидания (пространство), так и во отношении их внедрения в повседневную жизнь (время): конструируется хронотоп. Посещение ритуальных мест до сегодняшнего дня - обязательный элемент протокола официальных визитов. Оно было включено во все экскурсионные планы туристических бюро на всей территории СССР.

Очевидно, что газовый факел над захоронением - дальнейшая разработка начатой с первых дней русской революции работы по созданию новых святынь. Ленинский план "монументальной пропаганды", впервый возглашенный декретом "О снятии памятников, воздвигнутых в честь царей" (Собрание узаконений и распоряжений, N 31 от 15.04.1918), как отзывались о нем свидетели, был "органически связан с великим делом культурной революции, с коллосальной перестройкой человеческого сознания, которую сделали возможной великие дни Октября". Иными словами, пространственные объекты, в соответствие с определяющей их идеологией, должны были стать (и стали) инструментом, преобразующим внутреннее (когнитивное, эмоциональное) пространство граждан.

Ленинский мавзолей стал идеологическим фокусом монументальной пропаганды, что вряд ли было задумано автором плана. "Место для Мавзолея было выбрано на Красной площади. Она стала форумом социалистической Москвы, площадью, где у кремлевской стены погребены борцы, павшие за революцию... Трудность состояла в том, что следовало... создать такое сооружение, в котором была бы выражена идея бессмертия (курсив мой - С.А.) великого дела Ленина". Архитектурное решение мавзолея, разработанное архитектором Щусевым представляло собой "прямоугольный объем, составляющий как бы основание сооружения". Он "увенчан ступенчатой пирамидой, которая несет завершающую часть, утвержденную на колонах-столбиках. Здесь использованы древнейшие традиции надгробных памятников, имеющих своим прототипом простой курган (о чем не раз говорил Щусев)".

Итак, идея вечной жизни в памяти народной , сформулированная Луначарским и начертанная на мемориале Марсова поля в 1919 году, через бессмертие дела Ленина, развивается в факт "бессмертия" его тела - бальзамирование. Приведем некоторые выдержки, из обращений, пришедших в Москву сразу после смерти Ленина:

"телефонограмма ЦКРКП/б/ тов. Сталину. Организация рабочих фабрики "Освобожденный труд"... просят вас принять следующее предложение: тело глубоко уважаемого ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА советуем похоронить на Красной Площади, дабы каждый рабочий, крестьянин, проходя Красную Площадь мог умственно и сердечно (курсив мой - С.А.) сообщаться с дорогим ИЛЬИЧЕМ".

"... ПОСЛЕДОВАТЕЛИ... ДОРОГОГО ВОЖДЯ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА ЛЕНИНА... ПРОСИТ КОМИССИЮ ПОХОРОНАМ ТРУП ЛЕНИНА НЕ ЗАРЫВАТ ЗЕМЛЮ КАК ОБЫКНОВЕННАГО СМЕРТНАГО... МЫ СПЛОЧЕННЫМИ РЯДАМИ ДОЛЖНЫ ЗАМЕНИТ ФИГУРУ ЛЕНИНА"

"ПОХОРОНЫ ЛЕНИНА ДОЛЖНЫ СТАТЬ ВОСКРЕСЕНИЕМ ПРОЛЕТАРИАТА МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ"

Эти тексты свидетельствуют о том, что концепт бессмертия в отношении Ленина колеблется между вечной жизнью (с мертвым Лениным можно умственно и сердечно сообщается) и идеей реинкарнации: "Ленин всегда живой! / Ленин всегда с тобой! /Ленин в тебе и во мне!". Дух одного человека переселяется во множество людей. Все члены сообщества, продолжающее дело, становятся носителями одного духа.

"Вот и вход в мавзолей, - писал в газету "Пионерская правда" в 1946 году вожатый 1 звена 203 московской школы Анатолий Кононов. - У входа все снимают шапки и медленно спускаются вниз, где покоится тело Ленина. Кругом тихо. Слышен только приглушенный шелест шагов. Какой-то комок подступает к горлу, и я с трудом сдерживаю слезы. Рядом со мной идет узбек и Ферганы. У гроба он задержвает шаг... И каждому из нас хочется надолго запомнить это дорогое лицо".

Сравним этот текст с интервью, записанным в феврале 2001 года: "Дед из крестьянской семьи. Он пел в церковном хоре, он закончил здесь университет, всю блокаду тут отпахал честно, преданно партии. Писал портрет Ленина, дедушка, вешал над столом. Я снимала (когда я поняла что к чему). Он появлялся регулярно, именно над моим (столом). Я говорю:

- Я вообще никого не хочу вешать. Хотя я тоже рисовала портрет Ленина. Я помню, я болела скарлатиной. Но это было в первом классе. Я нарисовала портрет Ленина, карандашом. Я помню классе в третьем, когда у нас фарцовщиков стыдили... Я всегда была активистка жуткая, отпетая, фарисей из фарисеев. Я все время думала, вот был бы дедушка Ленин жив, как бы от переживал, что есть вот такие, фарцовщики. Представляешь, какой кошмар! А когда меня принимали в пионеры, я просто потеряла сознание." (42 года, ж., февраль 2001).

"Мы ездили бабушку с дедушкой проведывать. Они под Москвой жили. Это был год 57. Мне было семь, а брату четыре. Это была самая величайшая достопримачательность в Москве (Мавзолей).. Музей Ленина и мавзолей. В музее я была уже когда мне было лет семнадцать. Вместе с двоюродным братом. Я не знаю, почему мы пошли туда, честно. Все таки, мне кажется, пионерская организация сыграла свою роль. Ведь как нам Ленина рисовали. Уж такой прямо правильный мальчик был. И хорошо учился. И хорошо себя вел, и пример всем был. И - глава государства. Я помню что была громадная очередь в несколько рядов - широкая. Очень интересно было когда караул менялся: вышагивали. Стояли мы долго, часа два или три. Ведь выстояли - маленькие и выстояли. Отец взял брата на руки: сказали малышей взять на руки, чтобы видно было. Ленин и Сталин стояли на таком возвышении. Обходили и выходили в боковую дверь. Под стеклом, я помню, было. Меня что поразило, что Ленин был такой маленький, ссохшийся весь уже. Неестественный. Такое очень маленькое лицо у него. Сталин мне больше понравился: у него более свежее лицо - волосы темные, усы, как на картинке. И китель... Я ездила к брату на день рождения, ему 17 лет исполнялось. Пошли с ним вдвоем в музей Ленина. Это - 67 год. А не знаю, чего мы туда пошли. Я только единственно что помню, что меня поразило, что у Надежды Константиновны была своя кровать, а у Ленина своя - на противоположных стенках. Такие железные кровати, покрыты чем-то вроде солдатских одеял. И меня поразило, как же - муж с женой и спали на разных кроватях. Тогда же такого не было, чтобы спали на разных кроватях. Я еще что сказала, когда вышли: я говорю, теперь понятно, почему у них детей не было. Потому что спали на разных кроватях. Это в 17 лет было. Сейчас конечно молодежь не такая, сейчас они знают все. Наверно, в то время считался центр Москвы, центр России - Красная площадь с мавзолеем. Другого же ничего такого не было, ценностей духовных... Я у памятника стояла в пионерах. У памятника Ленину. На Большом проспекте. Мы стояли летом, в белых рубашках, с красными галстуками. Я только недавно галстуки выкинула. Лежали в шкафу, под бельем. Там два галстука лежало. Почетно было стоять в карауле. Это лучших пионеров ставили. Кто хорошо учился. Я хорошо училась в школе и хорошая дисциплина была. Мне было приятно (стоять, когда на меня смотрели), что внимание уделяют. Это опять же гордость. С детства гордость воспитывали в человеке. Ставят не кого-нибудь..." Описываемые последними текстами - вполне типовые - переживания свидетельствуют о том, что предложенная идеологией интерпретация фигуры Ленина как "совести нашей эпохи", была принята, и из идеологического лозунга превратилась в культурный императив .

Личные отношения с "нетленным" Лениным длились и длятся до тех пор, пока не оскудеет интерес к его телу и эмоциональная реакция (любого знака: отрицательного или положительного), на его дело .

Расследование по вопросу вечного огня началось в Волгограде. Я оказалась в малочисленной группе наблюдателей ритуала смены почетного караула у вечного огня на Мамаевом кургане. Анонимные надписи на мемориальных стенах выравнивали на единой плоскости высказывания, которые утверждали оценку как факт и разрабатывали единую таксономию для очень разных вещей: "партия есть организатор побед", "победа есть праздник", "сталинградское сражение - величайшее в истории":

"Да здравствует партия Ленина вдохновитель и организатор всех наших побед!", "Наступил и на нашей улице праздник", "Навсегда сохранит наш народ память о величайшем в истории воин сражении" и пр. Эти монументальные граффити - прямое продолжение принципов монументальной пропаганды первых лет революции. В городах устанавливались временные (гипсовые) памятные доски, многократно повторявшие одни и те же слоганы: "религия - опиум для народа", "революция - вихрь, отбрасывающий назад всех, ему сопротивляющихся (надписи на Московской городской Думе - Музее Ленина), "пролетарии всех стран - соединяйтесь", "дело науки - служить людям" и пр.

Воспользуемся описанием путеводителя начала 70-х. : "...перед вами открывается панорама площади Героев. В центре - огромный водяной партер. Шесть скульптурных композиций, расположенных на этой площади, изображают подвиги воинов. На противоположной от скульптур стороне - более чем стометровая стена в виде развернутого знамени, на котором читаем слова: "Железный ветер бил им в лицо, а они все шли вперед, и снова чувство суеверного страха охватывало противника: люди ли шли в атаку, смертны ли они?"

Читая это, я испытывала знакомый мне с детства трепет. Попытка вспомнить и вербализовать его - трепета - основание дала следующую силлогическую фигуру: каждый советский человек в своей окончательной реализации - герой. Он бессмертен - об этом свидетельствуют даже его враги. Я - советский человек, следовательно, я принадлежу к этому сообществу героев. Высказанное гораздо проще того, что было переживаемо на площадках мемориала: наблюдаемое мною было частью той реальности, которая была внутри меня. . - Вот они - барабаны моего племени! - Мое внутреннее отзывалось эмоционально на те символы, которые мой глаз легко различал среди прочих визуальных объектов, а опыт антропологического описания позволял квалифицировать как идеологические конструкты. Последнее позволило предположить, что переживаемая мною реакция - не индивидуальна. Для проверки этого предположения были проведено ряд интервью, к результатам которых мы обратимся чуть ниже.

Продолжаем цитировать путеводитель: "Ответ (на вопрос - смертны ли они? - С.А.) дан в зале Воинской славы надписью на стенах: "Да, мы были простыми смертными, и мало кто уцелел из нас, но мы выполнили свой патриотический долг перед священной родиной - матерью". В центре зала - большая мраморная рука, держащая факел с пламенем Вечного огня: рука гиганта, погребенного землей. Медленное движение по кругу - огонь в центре - заложено архитектурным планом.

(В крематории, в зале прощания, ведущая ритуала, свидетелем которого я была, предложила всем присутствующим "в знак прощания" обойти гроб кругом, прежде чем подойти к покойному. Меня удивил этот "знак" тем, что он не имеет ни церковного, ни традиционного прототипа. И вот в здесь, на Мамаевом кургане - я вижу то же знаковое движение.

Здесь же укажу и на еще одно примечательное совпадение: в том же 1919 году, когда разрабатывался и возводился мемориал жертвам Революции, архитектором И.Фоминым был создан проект крематория, по которому "высокая многоярусная башня, завершенная символическим изображением пламени, является основным элементом композиции" .)

Совершив траурное шествие по кругу мы поднимаемся на следующий уровень мемориала. На нем - бетонная скульптура - фигура скорбящей, склонившейся над телом молодого мужчины, лицо которого закрыто знаменем. Композиция памятника точно повторяет Пьету, скорбящую над телом Христа Богоматерь: "Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен" - начертано рядом. Может быть по этому, из-за безымянности, закрыто лицо? Но, тем не менее, такое композиционное решение кажется странным в совпадении с другой традицией: по церковному уставу монахам при наступлении смерти лицо закрывают воздухом (тканью). Это - то, что я увидела. А вот то, что позже прочитала:

"Из зала Воинской славы вы выходите на площадь Скорби. На этой площади стоит монумент - склонившаяся над смертельно раненым сыном фигура матери. В скульптуре выражена глубокая скорбь и протест всех женщин против войны, уносящей миллионы жизней".

Так развернута одна из важнейших ритуальных площадок советской страны. Ленинский курган-мавзолей ("сердце нашей Родины") воплотился в апофеозе Мамаева кургана.

Поэтические, изобразительные и прочие художественные и культурные тексты советского времени создают адепты того же мифа, в который посвящались участники мемориальных ритуалов. Собственно - участники ритуалов и адепты мифа - одни и те же люди. Представление о советском народе как о мистическом целом, где каждый является только частью и именно потому - бессмертен, одна из ведущих тем литературы военного и послевоенного времени.

"Труден наш враг, товарищи бойцы. Смертью он стоит против нас, но мы не страшимся смерти. После немца мы пойдем против смерти и также одолеем ее, потому что наука и знание будущих поколений получат высшее развитие. Тогда люди будут не такие как мы, в них от наших страданий зачнется большая душа". Итак, потом, когда посредством ленинской же теории познания наука победит физическую смерть, бессмертие будет уготовано каждому, кто "за благо народа жизнь свою положил". Верно и обратное: каждый - кто есть советский человек - герой, за благо народа готовый жизнь свою положить:

"Будущее нуждалось в прочном фундаменте. Но что может быть прочнее 20 миллионов павших? - пишут исследователи эпохи 60-х. - Война обладала всеми достоинствами очевидного факта. Ее выиграл народ, совершивший революцию. Значит, можно считать, что революция и есть причина победы. Значит, несмотря на все преступления социалистичесого строя, он выдержал грозную проверку. И теперь, отмытый кровью миллионов, этот строй ведет советский народ к реабилитированным вершинам коммунизма".

Самопожертвование во имя социального блага оценивается в художественных текстах, реализующих рассматриваемый миф, не как идеал, но как норма. Она обеспечивает общую жизнь сообщества, и возводит ее в абсолютную ценность, ради которой поступление жизнью индивидуальной не экстраординарное событие, но естественное дело:

"- Наш народ, знаете, - сказал доктор, - пойдет на любые жертвы. - Какие жертвы? - спросил Данилов. - Жертва приносится кому-нибудь, правда? Самому себе нельзя принести жертву. То, что вы назваете жертвой, есть естественная функция народа, ваша функция, моя функция, девочек функция этих. Подвиг нашего народа не жертва, а одно из повседневных проявлений. Чтобы мы могли жить дальше как советский народ, часть из нас должна, возможно, сегодня умереть. Допустим, меня убьют, вас, Петрова, Иванова. Это - жертва? Кому же это жертва? Мне, вам, Петрову, Иванову?...(курсив мой - С.А.)
-... Вы мне не докажете, что подвига не существует, что это какая-то там функция. ...Не всякий способен на подвиг, к нему талант надо иметь.
- Таланты развиваются, - сказал Данилов. - В этой войне такие разовьются таланты, что весь мир ахнет. Талант не господом богом вдувается в человека, он создается воспитанием, средой... обстановкой".

Истории о героях - борцах, бойцах и жертвах служили посвятительными мифами, формирующими универсальный для каждого советского человека культурный императив - общественное служение.

Посвящение в миф, прямым следствием которого была интериоризация императива общественного служения, происходило в ритуале, воспроизведенном на множестве ритуальных площадок, пространственная реализация которых разворачивалась в соответствии с мемориальным каноном .

Воинская доблесть исторической России, гибель за Отечество основывалась на вере в святость мученической христианской кончины и в радость вечной жизни в царствии небесном. В советском мифе все не так: убиенные воины и невинные жертвы советских времен, воплотившись в бронзу и бетон, угрюмо ждут от живых возвращения долга: живи за другого. О том, что вопрос - "я умер за тебя, какой ты?" - нашел отклик в сердцах посвященных в пионеры масс свидетельствуют и мои собственные впечатления, определенные пионерским детством, и рассказы моих сверстников. Приведу несколько выдержек из проведенных на эту тему интервью, в которых облигаторная сила мифа - рассказа, создающего общее прошлое, формирует императив, достаточно очевидно влияющий на жизненный сценарий. Симптоматично во всех рассказах то, что мифы побуждают рассказчиков к фактическим действиям, к реализации определенного сценария. При чем, если миф обычно навязан внешней системой (в данном случае - школой), то действие или суждение, свидетельствующее об адаптации мифа, совершается свободно, являясь результатом личной позиции.

Я оставляю в текстах интервью собственные реплики и ответы, поскольку они являются высказываниями посвященного в той же степени, что и высказывания моих интервьюеров.

(мужчина, 38 лет, март 2001, Санкт-Петербург).

"На лето давали списки литературы в том числе "Четвертая высота", "Улица младшего сына". (на вопрос о чем "Улица младшего сына?").
- Война. Оккупация Одессы. Катакомбы. Партизаны. Я даже потом в эти катакомбы съездил. Но не из соображений посмотреть места боев Володи Дубинина, хотя, надо сказать, что все впечатляет конечно. Люди в течение нескольких лет не выходившие наружу и в результате которых залили водой. Выходы залили бетоном. Поставили помпы. Почти весь отряд залит был водой. Утоплен. Очень впечатляющее зрелище. А потом. Поскольку все мы были пионерами, были комнаты совета дружины, совета отряда. И выпускались наборы плакатиков с пионерами-героями, причем не только кто был представлен к званию героя СССР, но и совершившие некие подвиги. И Володя Дубинин там фигурировал. Он был членом партизанского отряда. Чуть ли не единственный человек, который выбирался из этих катакомб, бродил по городу, собирал всякие сведения, расклеивал листовки - все как положено. Был еще такой Марат Казей, Но что он такое совершил, убей Бог не помню. .. Помнишь, было такое движение - Пионерстрой. Раз в год по весне каждый район отвечал за благоустройство какого то участка Дороги Жизни. Мы сеяли ноготки на Дороге Жизни. Помню во Дворце Пионеров мне выдали такой пакет, с семенами. И я, значит, как торговец семечками, с большим мешком перся через весь город...Я считал это небесполезным делом. Я и сейчас считаю, что это небесполезное дело. Мне кажется, что это правильно. То, что дети с молодых ногтей... Это самый простой путь воспитания патриотизма в человеке. Уважение к отеческим гробам, если угодно. И к родному пепелищу. Это - о вечном огне... Ну конечно, это воспринималось как возвышенный акт. Подавался автобус, в солнечный день везли к цветку, со страничками дневника Тани Савичевой, или к разорванному кольцу и там высаживали. Ну конечно, это воспринималось как символический акт, что ли. Причем даже, насколько я помню, не всех вывозили. Это право нужно было еще заслужить. Высади сначала вокруг школы... Фантики собери со стеклышками. А потом мы тебя отвезем на дорогу жизни, и там ты посадишь эти самые ноготки. Ну наверно все разное сажали. А мы , вот, ноготки. И в почетных караулах стояли - у дотов, у дзотов. Это на моей памяти было. Эти все доты были закопаны. Наверно это было в 75 году. К 30-летию победы. Их всех откопали, покрасили. Постарше будучи я осознал, что мемориалом являются и наши не наши доты.(Они в разные стороны глядят). Я даже был недолго черным следопытом. Нашел порох, я не знаю - военный, не военный. Горело классно. Но не долго. Мы с мальчишками развлекались.

...И на Пискаревке у нас лежат и конфеты, и хлеб. Ты никогда не была в День победы на Пискаревском? Подвиг и подвиг. Не на каждую же могилу кладут. У нас это шло откуда-то из, все-таки, глубины человека. Кто деньги оставляет. Я вот всегда , поскольку с мамой всегда на 9 мая ездил раньше Пискаревку, а теперь вот на площадь Победы. Для меня совершенно естественно цветы купить, возложить цветы как раз у огня. А раньше - у могил. Ты знаешь, все таки здесь... Это так принято. Это - ритуал, освященный традицией. Так принято... Мой отец воевал. Он подводником был. Это всегда было так. И когда он был жив. И когда умер. 9 мая всегда ехали. С цветами. На площадь Победы. Женщина или мужчина, не помню, держит на руках девочку, мертвую. Ей обычно в руку цветы вставляют на праздник. (на вопрос о том, каков внутренний текст - "вот я прихожу к тому месту где?") ... Где захоронены люди, которые отдали жизнь за или ради, того, чтобы мы жили, так как мы живем. Понимай, как хочешь. Это именно так. (- То есть, я прихожу к тем людям, которые обеспечили мое существование. Я перед ними отчитываюсь, о том как я живу, потому что они не дожили. И я доживаю это...)

Да. И это во многих идиомах - закрыли собой, грудью заслонили, отдали свою жизнь за жизни тех, которые появились на свет через 50 лет после того, как они эту жизнь отдали. Именно так. Ты не сбрасывай со счетов патриотическое чувство. Это как мальчишки в школе. Набили морду. Когда шестиклассник набил морду восьмикласснику им гордится весь класс. Вспомни в каких терминах у нас описывается воинские подвиги? Перемололи машину, сломали хребет - Георгий Победоносец, копьем пронзающий гадину.

Отношение родства. Видимо, в отношении родства мотив долга поколений он все равно присутствует. Вот - этот дом построил твой дедушка, папа сложил печку, а ты пойди огород от сорняков освободи...Это коллективная ответственность одного поколения перед другим. Вебер об этом писал. Протестантская этика: дедушка скопил гульден, папа скопил два, а твоя задача, за то что они не доедали и скопили эти три гульдена, ты теперь из них должен сделать пять. И они будут смотреть на тебя с неба и радоваться. Ты посмотри, какие сейчас идут базары-вокзалы вокруг пенсии. Какой все таки принцип пенсионный избрать? Там накопительный или еще какой? И большинство все-таки склоняется к форме ответственности поколений. Те, кто работают, должны содержать того, кто уже не работает.

...Тому поколению - Ну Лермонтов буквально. Бородино. "Плохая им досталась доля"... "Были люди в наше время,.. Богатыри, не вы. Плохая им досталась доля..."Тому поколению досталась плохая доля. И содержать мы их не можем. Живущих мы благодарим, приняв на себя ту ответственность, которую несли они. Но их доля была действительно нелегкая. Они приняли на себя больше в силу обстоятельств. Мертвым пенсии не нужны. Поэтому мы строим им мемориалы. Ухаживаем за могилами, приносим цветы. Коллективная жертва и коллективная расплата.

(- А кого пожертвовали-то?)

- Себя. Самопожертвование...А расплата с нашей стороны. Ну не расплата... С определенными оговорками я согласен, что - расплата.

Они сохранили страну, в которой мы живем. Сохранить и построить... Если ничего не сохранено, то преумножать нечего...

Сейчас система патриотического воспитания разрушена: если ты такой умный, то почему ты такой бедный...

(На вопрос о жизненной программе для собственных детей?) Возвращаясь к любимому Некрасову. Там поп что-ли говорит: покой, богатство, честь. Прекрасная жизненная программа. Но, на крайний случай, есть еще Кальдерон : жизнь есть сон".

(Женщина, 32 года, февраль 2001 г., Санкт-Петербург):

"Пафосность законов пионеров связана с тем морально-нравственным императивом, который шел из семьи. К пионерам было отношение очень серьезное... Мы наверно только пару раз ходили возлагать цветы и один раз - принимали в пионеры на кладбище братском , которое рядом с нашей школой. По проспекту Народного Ополчения. Там большой обелиск и холмы - братские могилы. С этим кладбищем вообще многое связано.

Поскольку в детстве я жила просто рядом с ним, в детстве, перед школой, до школы. Мы там с какой-то дворовой компанией плели венки из одуванчиков и ходили возлагать туда, к братским могилам, потому что был к этому пиитет. Наверно это шло из семьи. Мой дедушка умер, когда мне было шесть лет. Мы туда, на могилы, ходили с дедушкой, когда я еще была совсем маленькая. Заходили с бабушкой. Дед воевал, и эта тема в семье высокотрагически воспринималась. Был эпизод, который я тоже запомнила на всю жизнь, тоже в возрасте шести, плюс-минус, лет. Мы с приятелями дворовыми играли на кладбище. По одной простой причине: там дорожки всегда были просыпаны песком. А больше никакого песка в округе не было. Мы сидели в сторонке на маленькой аллейке и какие-то песчаные города строили. И пришла тетенька в возрасте и нас отругала: "как же можно здесь играть". Это очень запомнилось, произвело громадное впечатление. И я помню, что потом мы даже каких-то детей других гоняли. Это было священное место. Таких слов конечно не произносилось. И один раз там принимали в пионеры. Я была уже достаточно взрослая, была комсомолкой, там принимали в пионеры какую-то отставшую группу. Когда мы туда пришли, что-то затрепетало, засосало, в горле перехватывало - момент торжественности испытывался. А саму меня принимали в музее артиллерии. Волновалась я ужасно - до холодного пота, дрожи. Так что даже было не выговорить имя. Нас привели в центральный зал, выстроили длинной шеренгой. Напротив нас стояли пионеры, которые должны были повязывать нам галстуки. И, видимо, пионервожатая, читала закон пионеров и потом клятва. Дальше произносишь "я" и называешь имя, каждый по очереди. Я помню, что проговорить это было очень сложно. Хотя после самого приема было то, что сейчас называется словом облом. Было столько переживаний, ожидания торжественности, что-то должно такое совершиться, что ты должен ощутить. Дальше была какая-то маловразумительная экскурсия по музею. Приехали домой, и вот - обычная жизнь. И я помню это ощущение: как же, не может все продолжаться как было, потому что произошло что-то очень важное, а вроде мир все тот же.

Мы любили пионерские соборы как общую деятельность, у нас присутствовала тема пионера в категориях хорошо-плохо, честно-нечестно. Нужно что-то сделать высокое. Нужно больше всех собрать макулатуры, не для того, чтобы класс победил, но, по крайней мере у меня в сознании, что, вот, эта макулатура, она кому-то нужна, что она сбережет леса. И у нас достаточно много было сборов - классных часов, что - вы делаете это не просто так, что сберегаете леса, помогаете младшим. Я хотела быть учительницей. Из за учителей. А потом во 2 классе пришла новая учительница и она как-то очень по-доброму, по-мягкому. Там тоже присутствовало то, что шло из семьи: "Ну а как же, надо. Ну а кто, если не ты". Только без наезда: "Полейте цветочки - я вам доверяю". Ответственность, которая тебе доверена, и ты не можешь не оправдать этого ожидания. Это работало, я начала учится. И страшно плакала, когда она от нас ушла после второго класса.

У нас были дневники пионера. Он был очень похож на песенник, тоже тетрадочка в 48 листов. Куда наклеивались всякие украшательства. Куда переписывались разноцветными ручечками со всякими завитушечками законы пионеров Советского Союза, там нужно было писать обязательства и отчеты, и я помню, что мы писали рассказ о пионере-герое, чьим именем названа твоя улица, у нас же район партизанско-пионерский. И я прочитала книжку о Лене Голикове где-то классе в третьем, это был урок внеклассного чтения. И через них, во-многом, входила венная тема. И нам нужно было больше придумать, чем это было на самом деле. Это ощущалась, потому что книжка, я плохо помню ее сюжет. Больше всего меня потрясла книжка, которую я взяла в библиотеке, вместо того, чтобы читать книжку про Леню Голикова. Про партизанку Лару. Это тоже девочка. Я хотела про нее писать, и не хотела про Леню Голикова, но мне говорили, что партизанка Лара не подходит. Она не нашего микрорайона. Партизанку Лару-то точно расстреляли. Я помню, что эта история воспринималась мной крайне животрепещуще. Она такая был девочка, с бабушкой жила, молочко пила, я это все в красках запомнила и долго вспоминала. Она была связной между партизанским отрядом: в лес бегала и домой. И ее перед самым освобождением этой территории поймали. И мучали ее, бедную, пытали. И в конце как ее везут на телеге к расстрелу какой-то рогожей прикрытую. И из пионеров-героев еще я помню все писали сочинение об "Улице младшего сына". Большой том про пионера-героя, это события крымского полуострова, он был связным между катакомбами и городом. Долго описываются военные события. Меня больше всего потрясло не какие-то сюжетные события, которые развивались довольно долго, а сам финал, гибель, потому что мальчик этот погибает уже после того, как освобожден город. Все, он уже дома, мама его обнимает, все пережито, все замечательно. И тут приходят его командиры. Им нужно пройти к этим катакомбам, а он знает все тропинки. Все вокруг было заминировано. А он знает дорогу. И он говорит: "Конечно, я вас проведу". И вот он уходит, и мать слышит взрыв. И все, на этом кончается. Этот финал, это было такое вхождение в военную тему, личное... Трагедия не смерти на войне, а смерти после войны. Во многом последующая военная литература воспринималась в чем-то с точки зрения этой книги. Еще из пионерского детства. В младшем возрасте пионерская тема воспринималась как отношение старших и младших, что ты должен помочь старшему и должен помочь младшему. Это - основная миссия, которую может выполнить пионер, и этот стереотип шел из семьи. Постановочные действия пионерской организации шли тяжело, поскольку это воспринималось как расподобление высокой идеи служения чему-то, мы же должны чему-то послужить - мы же пионеры, и у многих в классе было такое отношение, что пионерская деятельность - нужно что-то такое сделать - интересное, настоящее, хорошее...

Все эти истории - про ужасные смерти - имели то значение, что, вот, человек воплотил идею отдать жизнь за идеал, за родину. Ты должен сделать что-то во имя высокой цели. Ну надо... Школе надо собрать триста киллограм макулатуры. Когда мы выезжали на поля... Сплошное поле пырея и мокрицы, увидеть там турнепс невозможно. У меня было громадное возмущение некими отщепенцами от правого дела, которые брали и выдирали все, а потом какую-то травку из выдранной сажали и не важно - корешками вниз или корешками вверх. Как в той притче - главное - послушание. Когда мы пололи, мы думали не о том, что школе заплатят столько-то а, ну как же, этот турнепс коровки будут есть, это - наша общая родина. Программа "Экономика должна быть бережливой" произвела на меня громадное впечатление. Хорошо я это помню. И тут мы старались для этих коровушек, и потом, это же все расти должно, ну нельзя это не сделать. Выбрали лучших и отвезли на поле, которое было не доделано. Как бы: "на вас можно положиться, вы там будете одни", а все остальные поехали на другое поле. Ногти все поломаны, поле все высохло, траву не выдернуть, жара... Ассоциация с "Как закалялась сталь" прямая. И мысли об этом были: что узкоколейку класть, что турнепс полоть. Вполне. Но они смогли и мы все это сможем. И потом вообще - нам доверили, мы одни, мы все качественно сделаем... И вдруг один из ребят, по официальному статусу - двоечник-хулиган, встает и говорит: "Ой, лимонка. Я пошел..." Все замерли. ...И тут Леша берет эту штуку и несет ее в лес. С точки зрения логики - абсолютно идиотский поступок. Нужно было всем уйти. Вызвать старших, взрывателей. Но вот это было из ранга - так поступает пионер-герой. Конечно, этого никто не озвучивал. Все внутренне были абсолютно согласны, что так и следовало поступить". Герой наших дней - плечистый и крепкий, в кепке, знак ГТО на груди у него. Этот стереотип хорошего - защитить, младших из пожара вынести, он вдруг в каких-то экстремальных ситуациях вылезал. Вот то, что Леша встал и унес гранату от всех - я закрою грудью, я - Александр Матросов. Нужно броситься на амбразуру, невозможно сказать идите вы все. Вот кто так скажет - это не то. Грудью на амбразуру".

Женщина, 50 лет, Санкт-Петербург, март 2001.

"... У меня были стремления - жить на благо родины. Как же. Они ж - пионеры - герои - комсомольцы. Умирали, отдавали свою жизнь за родину. Значит и мы также должны. И нас в таком же духе воспитывали и мы даже не задумывались. Мы должны были хорошо учиться с этой целью и хорошо себя ввести. Все были - молодые строители коммунизма. Ходили мы все время на демонстрации, всей семьей. И музыка с утра играет, встаешь когда. Все собирались, целая толпа шла по Косой, по Большому проспекту. Пели, веселились, плясали. С флагами, с шариками шли."

Женщина, 38 лет, Санкт-Петербург, февраль 2001:

"Я была в Латвии, в школе. Там отмечался 8 февраля международный день героев антифашистов. Всех собирали в актовом зале, в парадной форме, в белых рубашках и красных галстуках. Февраль, прохладно, все мерзнут. И каждому отряду давали поручение: разыскать что-нибудь, какой-нибудь рассказ про иностранного героя-антифашиста, погибшего. Чем больше он мучался, тем лучше. И кто-то выступал с рассказом про этого героя. Важно было, чтобы он боролся с капитализмом или с фашистом, и погиб мученически.

(Ты помнишь кого-нибудь?)

- Кроме Гавроша - никого: конечно же он антифашист, самый первый. Читала Багрицкого в классе звонким голосом: "Нас водила молодость...". Нас водила молодость - у нее же скарлатина была, у Валюшки: "тлеет скарлатины смертный огонек". А крест надеть отказалась. Так без креста и померла. Мамка говорит: "Не протився ж, Валенька, он тебя не съест. Золоченый, маленький, твой крестильный крест". Она ушла в отказ... Я имя рек вступая в ряды пионерской организации...как кроссворд. Неизвестно откуда эти слова всплывают..."

(Женщина, 70 лет, Санкт-Петербург, февраль 2001 г.):

"Ко мне в школу приходила мама Зои Космодемьянской. Она рассказыала о сыне. У нее же сын и дочь. брат погиб под Кенигсбергом. У него на танке было "За Зою". Он погиб и похоронен в Космодемьянске и я там была в командировке. Там и могила его. Бюст. Около завода. Недалеко от входа.

(вопрос: было ли торжественное возложение цветов?)

- Цветы я положила естественно. Сама.

Она очень мужественная женщина. Прямо не от мира сего. Она учительница сама. Она рассказывала, как они росли. Она рассказала, что Зоя сказала брату, брат младше, что она по глазам видит правду сказал, или неправду. И настолько у нее была сила воли, что и брат верил, и в классе, говорит, все верили в то, что она может сказать, кто взял. У них в классе у кого-то что-то пропало. Это мама рассказывает. У кого-то что-то пропало из парты. Она вышла, говорит: все наверно, знают, что я могу определить, кто взял. Лучше сознайтесь, кто взял. Хуже будет, если я сама это сделаю. Ее как-то уже в школе... Она могла себе подчинить: сила воли. И мальчик подошел и сознался. Она уже тогда говорила, /Зоя/ не могла попасть сама. А тогда еще не было известно, насколько я помню, что ее предали. Мама уже тогда говорила, что она настолько осторожный человек, что она не могла сама попасться к немцам. Только в том случае, что ее могли предать. Она только кончила десятый. Ее (маму) вызывали для опознания. Мама высокая статная женщина, жесткие черты лица. Я помню, что на меня это произвело ужасное /впечатление/. О Зое рассказывали и по радио, и вожатые и учителя. Это был такой яркий пример, образец - честности, любви к родине, смелости. Во всем. Она хорошо училась. Отличница. Это был пример, пример воспитания. И вдруг приходит в школу, в 44 году. "Ребята, к нам приехала мама Зои Космодемьянской". И вот вошла эта женщина, в костюме, такая строгая, зачесанные назад волосы. Такая очень сильная женщина. Стала рассказывать, как они росли, как они относились друг к другу, брат и сестра. С каким уважением брат относился к ней. Какая она была правильная. Мама была учительница, поэтому хорошо знала ее школьные годы. Как относились ученики. Может, и у нее была ответственность еще, потому что мама тут. /Рассказывала/, как переживал брат. Как только они узнали о гибели сестры, его отделение написали на своих танках "За Зою". Там страшные бои были под Кенигсбергом. Он был укреплен. Я слышала о нем и потом, уже работала. Приехала в комадировку и увидела могилу. Купила, конечно, цветы. Возложила цветочки+ Александр Матросов, который закрыл амбразуру, совсем мальчишка. Видит, что гибнут, гибнут, гибнут. Это уже потом стали повторения его подвига. А самый первый. Это же надо додуматься. Я не знала, что пули дальше не полетят..."

(Женщина, 38 лет, март 2001 г., Санкт-Петербург):

"Мне было лет семь, не больше. Мы с родителями поехали в какой-то парк. Мне почему-то казалось, что он на каком-то острове на Неве - мы на кораблике туда плыли. Хотя сейчас я не понимаю, что это было за место. Парк был довольно дикий - лесопарк. Родители загорали, я собирала цветочки и сплела венок. Потом подумала - куда его деть. И решила пустить по реке. Точно помню, что мысль меня посетила вполне патетическая: венок павшим. Наверно, я видела по телевизору, как траурные венки на воду в память погибшим опускают. С этими возвышенными мыслями я спустилась к реке и посмотрела, как мой веночек из одуванчиков быстро плыл по течению. И тут какой-то дядька неподалеку хихикнул: "На суженого гадаешь?" Я долго не могла прийти в себя от жгучего стыда: что в отношении моего действия, (которого я стеснялась, поскольку я им свою возвышенность обнаружила), могло быть высказано такое вульгарное предположение".

Из жизнеописания, присланного на конкурс для бездомных. Автор пишет о себе в третьем лице. (Суть описываемой коллизии состоит в том, что героиня рассказа, имея квалифицированную работу и дважды получавшая контракты на работу в Японии, оказалась бомжом в Петербурге). В приводимом ниже пассаже известный нам символический набор - пионерское детство, заклинание, память павшим, вечный огонь - разместился в экзотическом контексте: "Это я - пионерка в красном галстуке, в голубой юбке и белой блузке звонким голосом читаю стихи про маленькую девочку-японку из Херосимы, а за мной детские голоса агитбригады произносят, как заклинание будущему: "Будущему миру - да! Да! Да! Ядерному взрыву - нет! Нет! Нет!" Действие происходит на сцене в школьной столовой+ В Хиросиме, в парке Мира каждый день много иностранцев, туристов. Все приходят сюда к вечному огню, отдавая дань памяти тем, кто пострадал от взрыва американской ядерной бомбы. У вечного огня остановилась молодая пара: девушка-иностранка и молодой человек - японец. Девушка в солнцезащитных очках "Криситан Диор", на плече сумка от "Валентино", в руке - зонт от "Фенди" (так героиня повествования описывает себя - С.А.). Он и она - оба молчат. Грусть на лице девушки не ускользает от взглядов случайных прохожих+"

Устные рассказы людей с пионерским детством (1930-е - 1970-е годы рождения) достаточно очевидно свидетельствуют о том, что культурный императив, стоящий за ритуальными реализациями мифа об общественном долге как долге перед мертвыми, и по настоящее время оказывает существенное влияние на картину мира и жизненный сценарий значительного числа людей, прошедших советские посвятительные ритуалы. Павшие борцы нужны были для каждого из них .

Подтверждением этому может служить также и то, что вечные огни до сегодняшнего дня включаются в несанкционированные ритуалы. "Маршрут кругового объезда города свадебным поездом в настоящее время стал включать посещение мемериалов павшим воинам и возложение новобрачными цветов Вечному огню. Этот обычай с годами приобретает все более широкое распространение. В наши дни его можно встретить в ритуале не только русских, украинцев, белорусов, но и других народов СССР." Этот вывод сделан Г.В.Жирновой по материалам 60-70 годов и объяснялся тем, что вступающие в брак - дети воевавшего поколения. Посещение мемориала рассматривалось как действие, типологически соответствующее посещению кладбища невестой-сиротой перед днем венчания, во время свадьбы традиционной. Невеста испрашивала благословения у покойных родителей. Но свадебные кортежи посещают мемориалы и сейчас, в 2001 году, это происходило в 90-е: спонтанное желание посетить после заключение брака место захоронения можно объяснить тем, что тяга к сакрализации события приводила свадьбу к этим местам.

Героизм обеспечивал императив общественного служения: участнику мемориального ритуала под барабанный бой - вменялось навечно чувство вины: умерший здесь умер не просто так, он умер за тебя и ты перед ним в долгу. Ты отдашь свой долг родине, за которую погибший отдал свою жизнь: декларируемая свобода смертного выбора одного - героя, становилась залогом морального принуждения всех. Каждому советскому человеку вменена жизнь "за того парня": "На могильную плиту / Положи свою конфету./ Он как ты ребенком был./ И как ты он их любил. / Саласпилс его убил..." Можно предположить, что жанр детских садистских стихов обязан своим появлением потребности детей в рефлексии на тему официальных "страшилок" - историй мученинчества детей и подростков - пионеров и комсомольцев . Смерть взрослого впечатляла меньше. "Совсем мальчик еще..." - устойчивая формула вздоха по поводу таких рассказов. Время мемориализации в общегосударственном масштабе не случайно совпадает с временем распространения жанра садистских стихов, и не случайно в этих текстах так устойчиво появляются пионерско-революционно-военные мотивы:

Та же коллизия, но уже не в фольклорном, а в элитарном регистре андеграунда нашла свое воплощение в "некрореализме" 80-х (киноопыты А.Аникеенко, Н.Михайловского и других).

школьного воспитания: "Например, школа задает вопрос, кто разбил окно? Школа хочет не найти виновного, а перестроить детское сознание, переориентировать его на другую систему ценностей. Ученик ведет себя в соответствии с нравственным кодексом своего коллектива. В рамках этого кодекса естественно и нормально не выдавать друзей. Школа втолковывает ему, что такая нравственность - ненормальна... Ребенок оказывается перед альтернативой - предавать друзей или предавать родину, которая подарила ему счастливое детство. Ребенок должен помнить, что недонесение есть преступление, своего рода покушение на отцеубийство. За нелояльность к своей большой семье надо расплачиваться муками совести. Так школа закладывает фундамент мироощущения, которое навсегда оставляет в человеке стыд перед любым актом протеста. Ему - все, а он... Это как кусать руку, которая кормит".

Единственный способ позитивного отношения к руке кормильца-тирана, когда он из отца превратился в Родину-мать (и тем самым отменил возможность классического разрешения эдипова конфликта) - жертва. За мать Родину можно сражаться и умереть. Но как с/в ней жить - неизвестно. Созидательный (мирный) сценарий "высокой" жизни советской посвятительной мифологии не известен.

За формой советских ритуалов, которая в 70-80-е годы для большинства оставалась "лишь формой", условием лояльности и/или техникой самозащиты от государственной репрессивной машины, располагалось, тем не менее, определенное содержание, не подвергаемое сомнению. О том, что "высокие" чувства до сегодняшнего дня могут определяться тем же императивом, может свидетельствовать, например, следующий отрывок, из газетной статьи (март 2001) : "Подошла к Вечному огню. Была смена караула. Идеально и четко шли кремлевские курсанты, исполняя свое ритуальное действо+ Вдруг в душе шевельнулось что-то, очень похожее на чувство родины".

Идеология остается сама собой до тех пор, пока она конструируется и пропагандируется властью. Когда же она становится идеологией масс, определяющей картину мира этих масс, она превращается в мифологию. Инструментом такого превращения идеологии в мифологию оказывается ритуал. Ритуальное действо, в отличие от иных социальных процедур, в том числе и репрессивных, непременно имеет добровольную "часть", поскольку оно направлено на преобразование внутреннего пространства его участников (собственно, на их душу). Открытие своего внутреннего пространства для такого внешнего преобразования необходимо добровольный акт. Таким образом, и мифологическая реальность (картина мира) принимаемая адептами, и социальная реальность, сооружаемая ими по законам принятого на вооружение мифа (социальная практика), есть результат свободного выбора посвящаемого. Идея служения людям, основанного на долге перед мертвыми, чью жизнь ты доживаешь и чье дело ты продолжаешь - культурный императив. Он формировался посредством советских мемориальных ритуалов, мифологическими образцами которых оказывались разные лица: степень их бессмертия была различной, но предписывающая (и суггестивная) сила одной и той же.

Советский человек оказывался перед чреватым неврозом противоречием: для того, чтобы стать бессмертным, нужно остаться в памяти народной. Для того, чтобы в ней остаться, нужно совершить акт служения общему делу. В предельном случае этот акт состоит в созидании собственной смерти. Смерти особенной - красной, и - на миру. В конечном счете оказывалось, что для того, чтобы избежать смерти (стать бессмертным), нужно погибнуть.